Блистательные годы. Гран-Канария

Она была тучной, эта Элиза Хемингуэй, про таких говорят «поперек себя шире». Ее грандиозный, выставленный вперед бюст, казалось, занял так много места в каюте, что Роберт невольно отступил к дальней переборке, словно в попытке защититься. Черты ее хитрого жесткого лица производили отталкивающее впечатление: блестящие черные глаза-бусинки, пухлые лоснящиеся щеки, низкий жабий лоб. Как следствие, ее лицо выражало причудливую смесь наглости, веселья и злобы. Волосы, темные и сальные, были чрезвычайно густы. На верхней губе беззастенчиво торчало несколько случайных волосков, подчеркивая весь облик бойкого нахальства. Миссис Хемингуэй была задрапирована в платье насыщенного сливового оттенка; с шеи свисала черная сумка, раскрытая на груди, словно клюв пеликана.

Трантер воззрился на нее с величайшим недоверием.

– Не желаете ли сесть, мэм? – предложил он наконец, с сомнением показывая на кушетку.

Она так затрясла головой, что задребезжали серьги, потянула за корсет, пытаясь его ослабить, затем импульсивно шагнула вперед и растянулась на нижней койке.

– Carajo coño[26], так-то лучше, – заявила она, подчеркивая свой природный говор кокни испанской руганью. – По лестнице я слишком быстро влезла, вот что. А еще малость поцапалась с надзирательницей, то есть с горничной.

В каюте как будто на целую минуту воцарился холод, потом Роберт произнес с вымученной вежливостью:

– Я надеялся, мэм, что моя сестра Сьюзен займет нижнюю полку. Она, видите ли, плохо переносит морские вояжи, а наверху качка ощущается сильнее.

Мамаша Хемингуэй наморщила низкий лоб и оскалилась, как хорек.

– Было ничье, стало мое, мистер, – лукаво сказала она. – Я тут первая разлеглась, тут и останусь. А чего сами не прибрали к рукам койку, пока я не пришла? Я уважаю вашу почтительную просьбу. Уважаю ваши чувства брата. У меня прям сердечко разболелось за Сьюзен. Но по нонешним денькам возраст первее доброты. Так что Сьюзен пусть лезет наверх, а мы, старичье, полежим внизу. Carajo coño и Иисус-Мария, надеюсь и молюсь только, что она меня не заблюет.

Наступила тишина, и потрясение переросло в ужас, когда мамаша Хемингуэй запустила жирные, унизанные кольцами пальцы в раскрытую сумку, извлекла маленькую коричневую сигару, чиркнула спичкой о край койки и беззаботно закурила.

– Carajo, – невозмутимо продолжила она, сложила губы трубочкой и выпустила тонкую струйку дыма. – Так и тянет улыбаться, до чего рада поплыть обратно по соленой водичке. Да, мистер. Жду не дождусь добраться до островов. Жуть как смешно все-таки. Сижу иногда в Санте и слезами заливаюсь – так мне хочется в Уаппинг[27], полсотни песет отдала бы, чтобы снова нюхнуть вонищу тамошних пабов в туманную ночь. Слабость человеческая, знаете ли, «дом, милый дом» – это как хныкать, слушая Мельбу[28] на фонографе. Но, господи Исусе, как приеду туда, отдала бы пятьсот песет, чтобы рвануть восвояси.

– Значит, вы живете в Санта-Крусе? – натянуто спросил Роберт. Он чувствовал себя обязанным поддерживать разговор только ради сестры.

– В следующее Вознесение Господне стукнет тридцать лет, как я там, – ответила мамаша Хемингуэй, задумчиво взмахнув сигарой. – Мой муженек, чтоб его в аду вечно черти на сковородке поджаривали, владел «Кристофером», маленьким каботажным барком, пятьсот тонн. Торговал гуано. До сих пор чую эту вонь, вот даже прям на этой койке. Была у него такая веселенькая привычка: как налижется – шасть в свою лодку и давай нарезать круги вокруг Тенерифе. Ну вот, в следующее Вознесение Господне будет тридцать лет, как он скопытился. Сбился с курса и потерял эту чертову лодку. Врезался прямо в скалы Анаги и утопил ее в глубоком синем море. И меня бы утопил, случись на то его «последняя воля». Из одной только злобы, я вам скажу. Но я прикинулась Робинзоном Крузо. Единственная выжившая в кораблекрушении, как певал Корни Грэйн[29]. Потом меня и занесло в Санта-Крус. Madre de Dios[30], только вдуматься, так я там и осталась.

– Вы определенно там освоились, мэм, – неловко произнес Роберт. – Как вы находите испанцев – они покладисты?

– Сами разберетесь, – ответила она благодушно. – Не сказать, чтоб я в них души не чаяла, но и так чтоб терпеть не могла – тоже нет. Людишки как людишки. И на островах обретаются не только испанцы. Там разные масти встречаются, от негров чернее некуда до полубелых блондинов. Да и какая разница? Я живу по пословице: под кожей мы все одинаковы. И люблю моего цветного брата точно так же. Есть такая истина, в Библии прописана, чтоб мне ослепнуть: всякому, кто приходит в Божий мир, будет оказано почтение, но не предпочтение.

– У вас есть свое дело, – чопорно поинтересовался Роберт, – в Санта-Крусе?

– Есть у меня свое дело, сеньор. Держу в городе одно местечко – ловкость рук, и только.

Сьюзен, которая до этого момента молчала в углу, изучая лицо соседки, вдруг спросила почти озадаченно:

– И что это за местечко, мэм?