Ближе, чем ты думаешь

— И, честно говоря, я бы не стала обращаться к вам ни по какому другому вопросу, хотя знаю, что дело об этом насильнике почти замято, и я не могу с полным основанием утверждать, что оно приоритетнее других, хотя и немаловажных расследований, которыми вы занимаетесь, — сказала Эми, позволив этому весьма разумному заявлению на секунду повиснуть в воздухе, прежде чем озвучить свои требования. — Но теперь все иначе. У меня есть человек, который удивительно подходит под все смутные описания преступника. А еще у меня есть банка газировки со следами его ДНК. У нас есть ключевое доказательство, чтобы накрыть этого ублюдка, почти не отходя от кассы.

Она пододвинула пакет с банкой спрайта поближе к нему.

— Его почерк вполне очевиден, — сказала она. — Он атакует каждые три-пять месяцев. Прошло четыре месяца со времени последнего нападения. Можно сказать, я играю с огнем.

— И если вам придется ждать пять или шесть месяцев, чтобы получить результаты, он может напасть еще на двух женщин, прежде чем вы сможете обвинить его, — сказал Берлсон.

— А теперь вы цитируете меня. Но — да, каждый упущенный день…

— Понятно, — сказал он, придвигая пакет с банкой к себе. — Посмотрим, что можно сделать.

Глава 21

Я уехала из Университета, полная слепой ярости вперемежку с тотальной депрессией.

Стало очевидно: Бен лгал мне. Уже несколько месяцев. Почти обо всем.

Я припомнила все разговоры, которые казались такими откровенными; весь обман, нагороженный им в попытках убедить меня, что он еще учится в аспирантуре; то, как усердно он продумывал эту грандиозную ложь.

Столь сложная проработка обмана просто потрясла меня. Потому что, когда я спрашивала его, как прошел день, он не просто врал, как дошкольник. Нет, он врал, как олимпийский чемпион по лжи.

Кремер в этом семестре поручил мне отличную группу студентов. Они действительно умеют находить связь между прочитанным в книгах и тем, что говорят им на лекциях.

А потом он немного потолковал о каком-то эзотерическом аспекте историографии, на который они наткнулись по ошибке.

Или как он рассказывал о том, насколько отвратительно подготовлены репетиторами некоторые из его подопечных, которые занимались чем-то, только с виду напоминающим настоящие исследования; как местные школы в течение четырех лет не смогли научить их ничему большему, чем тупо отвечать на вопросы тестов вместо реальной подготовки; как студенты не могли справиться ни с одним вопросом, ответ на который нельзя было найти в «Гугле»…

Я вспоминала сотни таких разговоров, и все они, по-видимому, были враньем. Неужели он выдумывал все это для того, чтобы я испытывала за него гордость? Чтобы поверила, что замужем за подающим надежды молодым ученым? Но если он хотел покончить с наукой, то почему просто не сказал мне? Неужели думал, что я не пойму? Или попытаюсь отговорить его от этого?

А потом возник другой вопрос.

Если Бен не работал в университете, то чем, черт возьми, он вообще занимался?

Единственное, что я знала точно: каждое утро он куда-то отправлялся после моего ухода, его не было, когда я возвращалась после работы с Алексом, и приходил он вечером около половины девятого или девяти. Неужели все это время он бродил где-то рядом, придумывая всю эту страшную чушь, чтобы потом мне ее втюхать? Неужели у него была какая-то странная вторая жизнь, о которой он ни разу не заикнулся мне?

Это ошеломляло. И бесило.

Но больше всего меня ранило — хотите, зовите меня эгоисткой после этого — то, что, оказывается, и моя жизнь тоже была ложью. На протяжении наших отношений, особенно после мучительных последствий изнасилования, Бен был единственным моим якорем, единственным человеком, на которого я всегда могла положиться.

А теперь выяснилось, что «якорь» был насквозь проржавевшим.

Вернувшись в Стонтон, я направилась прямо к магазину нашего провайдера беспроводной связи, где мне бесплатно предоставили двухлетний поддельный айфон, и все же мне по-прежнему казалось, что это больше, чем я могу себе позволить.

Когда я вернулась на парковку, то села в машину и принялась бороться с очередной дилеммой: что же мне делать со вновь обретенным, но таким ужасным знанием? Попытаться противостоять ему? Написать эсэмэс? Позвонить ему и подловить на лжи?

Или подождать, пока он вернется под вечер домой, и сделать это лично?

И что потом? Попытается ли он что-нибудь объяснить? Будет ли мне все равно, отчего все это произошло? Бывают ли такие ошибки, которые невозможно простить?

Какая-то часть меня думала, что это слишком серьезное нарушение доверия, чтобы мы могли продолжать отношения и дальше. Возможно, брак не рухнул бы от одной, непреднамеренной лжи: скажем, от единичного случая неверности, рожденной похотью, алкоголем или глупостью.

Но этот обман представлял собой гораздо большее, ведь он был так тщательно продуман и мой муж так долго был двуличным. Как я теперь могла поверить хоть одному сказанному им предложению?