«Ближние люди» первых Романовых

На отношения с датским резидентом повлияла и неудачная попытка поручить ему закупки «ренского» (виноградного) вина на царский обиход. Подряд был большим, Ге должен был поставить «200 бочек ренского доброго, борденским названного, на своих проторях и подводах». За каждую бочку, называвшуюся по-русски «беременной», платили 22 рубля, а авансом выдали тысячу рублей. Остальное полагалось заплатить после поставки — деньгами и, частично, заповедными товарами, шедшими на экспорт, — юфтью, поташем и пенькой. Пошлин с этого питья не взимали и позволили Ге привезти еще десять бочек «себе для дополнки». Причем, по условиям контракта с датским резидентом, расплатиться должны были лучшим товаром: «а юфти б были ярославские, а поташ — Сергадцких буд», то есть сергачских, от нижегородского Сергача, где когда-то завел поташный промысел боярин Морозов. Эта деталь о ярославских юфтях имеет значение: выехав из Москвы через Ярославль, Могенс Ге вспомнил, что ему недоплатили за поставки, и обратился с жалобой к боярам.

Артамону Матвееву опять пришлось оправдываться. Считалось даже, что именно эта челобитная и стала основанием для отставки. Как и в случае с доносом холопа, челобитную Ге, отправленную из Ярославля, где еще не знали о переменах в Посольском приказе, использовали для расправы с Артамоном Матвеевым. Опасной была ссылка на неисполнение царского указа: когда Ге запросил перед отъездом тысячу рублей, Матвеев ответил ему: «И 50 рублей не дам», — а по своей горячности мог наговорить и лишнего.

Оправдываясь от навета датского резидента, «канцлер» обвинил «пьяницу» Ге в срыве поставок на царский двор: вино было получено не в том объеме и не того качества: в меньшем количестве, в «полубеременных», а не «беременных» бочках; надо было еще проверять, чтобы они не «поутекли» и не «поусохли» в дороге, и т. п. Показательно, что дело с челобитной Ге было доложено 20 июля 1676 года одному царю, но не всей Думе («великому государю известно, и боярам вперед не чтено»), а значит, авторы этой интриги понимали слабость своей позиции и не стали доводить дело до общего суда[349].

По мере удаления Артамона Матвеева от столицы его преследователи стали искать более серьезную в глазах царя Федора Алексеевича причину для открытия нового дела. В чем же состояли обвинения, по которым Матвееву даже не дали оправдаться? В их основание легли слова царских дядек Ивана Богдановича Хитрово и князя Федора Федоровича Куракина о недостаточном радении иноземных докторов о царском здоровье. Матвеев, как бывший глава Аптекарского приказа, должен был дать «сказку» думному дворянину Федору Соковнину (бывшему дворецкому царицы Марии Ильиничны и, кстати, родному брату загубленной боярыни Морозовой). От него требовали объяснить, почему он якобы не выпивал остатки лекарственных «составов», готовившихся для царя. Болезненному царю Федору Алексеевичу, постоянно лечившемуся у иноземных «дохтуров» в «Аптеке», такое расследование, порученное главе Сыскного приказа боярину князю Юрию Алексеевичу Долгорукову, должно было быть близко и понятно.

По «сказке» Артамона Матвеева, «государские докторы Костериус, Стефан Симон» приготавливали лекарство по «рецептам», хранящимся в Аптекарской палате, на глазах многих людей: «составляли самым свидетельством»[350]. Потом лекарство «накушивали» (пробовали) сами доктора; вслед за ними это делали Матвеев, а также «дядьки» царевича Федора. Артамон Матвеев в своем усердии пошел дальше и завел порядок, по которому выпивал остатки лекарств, чтобы было понятно, что здоровью царя или царевича ничего не угрожает. А его обвинили, что он этого никогда не делал! По объяснению Артамона Матвеева, «при вас Великих Государях только чин исправляют, накушивают малейшую долю; а что я, холоп твой, выпивал, и то угождая тебе Великому Государю, и чаял паче, что усугублю милость твою Государскую к себе». Принимал «рюмку» с лекарством у царя, как он говорил, «и что в ней останется, на ладонь вылью и выпью».

Преследователи Артамона Матвеева не просто обвиняли иноземных докторов и главу приказа в неисполнении заведенного порядка приема лекарств во дворце. Они метили в другое, пытаясь расширить всё дело боярина и «ближнего человека» до еще более опасных обвинений в «чернокнижничестве».