«Ближние люди» первых Романовых

Назначение Бориса Ивановича в Государев поход под Смоленск первым «дворовым воеводой» (вторым был боярин Илья Данилович Милославский) было решением царя Алексея Михайловича, собственноручно составлявшего роспись войска. Когда Государев полк выступил из Москвы 18 мая 1654 года, то первыми перед царем щли грузинский царевич Николай Давыдович и дворовые воеводы[151]. В отличие от других главных воевод армии, бояр князя Якова Куденетовича Черкасского и князя Алексея Никитича Трубецкого, решавших прежде всего военные задачи похода, должность «дворовых воевод» — штабная. Морозов и Милославский не выходили с войском на битву, а помогали царю Алексею Михайловичу решать стратегические задачи похода на польского короля Яна Казимира. Записей подобных совещаний с царем в походе, конечно, не сохранилось. Но достаточно других, косвенных упоминаний о роли боярина Морозова, вместе с царем Алексеем Михайловичем определявшего направление государевых походов, проводившего смотры войска и участвовавшего в выработке дипломатических решений.

Основные вехи царских походов на Смоленск, Вильно и Ригу в 1654–1656 годах хорошо известны. Вспоминая о возвращении Смоленска 23 сентября 1654 года, штурме и взятии Вильно 29 июля 1655 года, осаде Риги 23 августа — 5 октября 1656 года, надо помнить, что «дворовый воевода» боярин Борис Иванович Морозов всегда был рядом с царем Алексеем Михайловичем и участвовал в выработке общей стратегии войны.

Для царя Алексея Михайловича начавшаяся война не ограничивалась отвоеванием Смоленска и других земель, составлявших древнерусское наследство. Конечной целью был Константинополь, где в Святой Софии должна была состояться общая молитва патриархов Вселенской православной церкви при участии патриарха Никона. Сам царь Алексей Михайлович говорил об этом только в частных разговорах, например, с приехавшим в Россию антиохийским патриархом Макарием. Диакон Павел Алеппский, автор описания путешествия патриарха Макария, вспоминал, как «великий визирь», как он называл боярина Морозова, передавал царские слова о защите Вселенской православной церкви и особом отношении к одному из восточных патриархов, оказавшемуся в Москве: «Как нам сообщил впоследствии его великий визирь, царь возымел великую веру к нашему учителю»[152].

Главным дипломатическим итогом походов стали Виленские соглашения, заключенные боярином князем Никитой Ивановичем Одоевским 24 октября 1656 года. Перемирие с Речью Посполитой заключалось на выгодных для России условиях, предусматривавших передачу польского королевского престола царю Алексею Михайловичу и его наследникам. Виленский договор привел к вступлению России в войну со Швецией в 1656–1658 годах и к обострению дел на Украине. Но его заключение позволило утвердить новое значение московского двора в европейских делах. К царю Алексею Михайловичу приезжали с посольством представители венецианского дожа, чтобы узнать перспективы антитурецкого союза. Интересовался русскими делами и лорд-протектор Оливер Кромвель в Англии, также присылавший в Москву своего посла.

К сожалению, даже в специальных исследованиях по истории русской дипломатии 1650-х годов можно найти лишь несколько упоминаний об участии боярина Бориса Ивановича в делах. Конечно, он обсуждал наказы боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому, отправленному в Вильно в 1656 году. Сохранилось известие, что о «тайных делах» с дворовыми воеводами царя беседовал посланник курляндского герцога. Боярин Морозов получал предостережения (впрочем, неуслышанные) гетмана Богдана Хмельницкого от заключения договоренностей с польским королем. И дальше Борис Иванович традиционно участвовал в принятии решений на малороссийском направлении.

Немного больше известно о контактах боярина Бориса Ивановича Морозова с представителем великого литовского гетмана Павла Сапеги.

Вскоре после взятия Вильно, 30 ноября 1655 года, гродненский подстолий Самуил Гладовицкий приехал в царскую ставку в Смоленск. Дальше несколько дней шли переговоры, о которых историк Лев Валентинович Заборовский, исследователь дипломатии России, Швеции и Великого княжества Литовского времен польского «Потопа», написал слова, приоткрывающие эмоции исследователя, работающего с дипломатическими документами того времени: «Не запротоколирована процедура приема или отпуска С. Гладовицкого царем, хотя обычно это делалось. Очевидно, это происходило в полу- или неофициальной обстановке. Не говорю уже о невозможности из-за отсутствия источников воссоздать ход обсуждения русской стороной выдвигаемых при переговорах предложений — это вообще часто встречающийся, хотя и в разной степени, минус тогдашней дипломатической документации России. В данном случае всё это усугублялось и походной обстановкой, многое, надо полагать, просто не фиксировалось, а определялось в устной форме».