Блок 11. Выхода нет

— Неужели вы не понимаете? — продолжал немец. — Англичане и американцы не очень–то переживают по поводу того, что столько–то евреев будет истреблено. Возможно, их в конечном счете это даже вполне устраивает…

Сирены замолчали.

Стало очень–очень тихо. Снаружи послышалось несколько команд, отдаваемых часовым, и раздался лай встревоженных собак. Затем прекратились и эти звуки.

— Ну все, самолеты не вернутся, — сказал Берковиц. — Они не прилетят сюда ничего бомбить.

— Ну неужели они не знают? — спросил Элиас. — Неужели они не знают о том, что сейчас готовится в Венгрии?

— Немцы мне говорили, что оттуда в течение нескольких месяцев вывезут миллион человек. Их вывезут сюда, в этот концлагерь.

— Значит, здесь опять начнутся селекции…

— И никто не пытается им помешать? — с ужасом спросил Иржи. — Их нужно остановить! Папа Римский…

— Папа Римский молится… — начал говорить Элиас.

— …и молится он, возможно, за то, чтобы нас всех истребили, — перебил его Моше.

Заключенных опять начала одолевать усталость. Моше и Элиас снова завесили одеялами окно, чтобы через его поломанные створки с разбитыми стеклами внутрь барака проникало поменьше холодного воздуха. Затем они уселись на пол рядом друг с другом, прислонившись спиной к стене. Иржи подошел к Мириам, улегшейся на одеяло в дальней части прачечной. Она немного подвинулась, как будто бы высвобождая для него место, и «розовый треугольник» лег на одеяло рядом с ней. Отто и Пауль сели за освещенный лампочкой стол один напротив другого. Берковиц отошел в глубину помещения, его примеру последовал Яцек. Вздохнув, они улеглись оба рядом на одеялах — подальше и от Мириам с Иржи, и от трупа Яна. Все заключенные погрузились в состояние, представляющее собой нечто среднее между сном и явью: уснуть они не решались, а на то, чтобы бодрствовать, у них уже не хватало сил.

Воцарилась гробовая тишина.

Брайтнер уложил в кровать заснувшего Феликса. Комендант с завистью смотрел на то, каким глубоким и по–детски безмятежным сном спит его сын. Ему на мгновение показалось, что он снова находится в конторе в Монако, в которой его очень часто просили помочь передвинуть ящики и столы. Возле цеха механообработки с грузовиков сгружали железные пруты длиною восемнадцать сантиметров, а затем на те же грузовики грузили винты, болты, фигурные ключи, шайбы и гвозди. Иначе говоря, привозился материал, а увозились готовые изделия. В лагере тоже кипела похожая работа, но вот только направление производственного процесса было обратным: сюда привозились люди, а увозился — после сжигания заключенных в крематории — пепел.

Брайтнер вернулся в свой кабинет на мансардном этаже и взглянул в окно на погрузившийся в темноту огромный концлагерь. Здесь уничтожались тысячи людей, которые могли причинить вред рейху. И поступать с ними иначе было нельзя. Однако, прежде чем они уничтожались, их заставляли работать — работать до тех пор, пока они еще могут это делать. Едой их здесь не баловали, но и голодной смертью умирать не заставляли.

И вдруг Брайтнер о чем–то вспомнил. Подняв телефонную трубку, он набрал какой–то номер.

— Это вы, Herr Oberscharführer?

— Jawohl, Herr Kommandant! — Голос подчиненного доносился с каким–то приглушенным металлическим эхом, и это навевало на Брайтнера тоску.

— Что нового у заключенных, которых мы посадили в барак возле блока 11?

— После той попытки бегства — ничего, Herr Kommandant.

— Им приносили похлебку?

С другого конца линии до Брайтнера донеслось дыхание, в котором чувствовалась нерешительность.

— Нет, Herr Kommandant. В ваших приказаниях… — обершарфюрер не договорил.

— Разве я вам приказывал уморить их голодом, Herr Oberscharführer?

— Нет, Herr Kommandant. Но…

— В инструкции указано, что в случае отсутствия особых приказов следует руководствоваться общими правилами. Или вы об этом забыли?

— Я…

— Похлебка должна раздаваться два раза в день всем заключенным — кроме, конечно же, тех, кто уже умер! Вам что, показалось, что те заключенные уже все мертвы, Herr Oberscharführer?

— Никак нет, Herr Kommandant.

— Ну так значит немедленно выполняйте требование инструкции!

Комендант повесил трубку, не дав подчиненному возможности что–либо сказать. Чтобы поднять себе настроение, он сплел пальцы и, выворачивая ладони наружу, вытянул руки вперед. Однако настроение от этого ни капельки не улучшилось, и Брайтнеру осталось лишь гадать, что же его так сильно испортило.

Час ночи

— Вам осталось уже недолго. Война скоро закончится, — сказал Отто Паулю, сидевшему за столом напротив него.

Он говорил тихим голосом. Его одолевала усталость, но он не хотел поддаваться сну: утро приближалось слишком быстро.

— В Берлине сейчас прорабатывают возможность использования новых видов оружия, — возразил ему бывший офицер СС. — Мы будем обстреливать Лондон ракетами «Фау–2». Мы сровняем его с землей. А еще у нас ведутся работы над тяжелой водой. Вам, коммунистам, нас не победить. В следующем году мы начнем контрнаступление на Восточном фронте. К Рождеству мы войдем в Москву.

— Наполеон тоже так говорил.

— У Наполеона не было ракет «Фау–2».