Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов

Завтра заканчивается пребывание в стационаре. Мне везет. Вернулся Николай Иванович Виноградов. У него остались январские продовольственные талоны. Васса Павловна Д. организовала встречу старых друзей на квартире. Там была организована прекрасная обстановка. Нас трое, есть ужин. Я принес 100 г хлеба, у В.П. – 300 г хлеба, ананасового варенья взамен сахара получено 150 г. У Ник. Ив. четыре котлеты и две порции каши, 200 г масла. Затоплена печь, шумит самовар, горит керосиновая лампа, играет радио, передает оперу Гуно «Фауст». Мы пируем и наслаждаемся. На каждого получилось: на первое каша с маслом по 100 г, кусочек хлеба с маслом и котлеткой, из варенья сладкий ароматный кисель по чайному блюдцу и затем настоящий чай из самовара с сахарным песком. Воспоминания и разговоры до 23 часов. Спали с Ник. Ив. вдвоем на кушетке, в тепле. Силы прибывают. Утром шел через Неву. Трупы [А. Б-в].

Среди наших родных первой жертвой Ленинградской блокады стал мой брат Николай Николаевич, высококвалифицированный корабельный мастер с верфи [завода] Марти. Еще летом он отправил свою жену с дочкой-школьницей на свою родину в с. Троицкое. В связи с начавшимися налетами фашистской авиации артобстрелами он в сентябре перебрался к своим родителям в нашу квартиру, считая, что здесь, на нижнем этаже в старинном сводчатом доме, он будет в большей безопасности, чем в своей комнате, расположенной на верхнем этаже одного из домов на ул. Толмачева.

Перед Новым годом он отправился в Старую Деревню к тетке своей жены, Анне Матвеевне, рассчитывая помыться в домовой бане. По возвращении 1 или 2 января он слег, истратив все свои силы на дальний многочасовой тяжелый путь, проделанный им пешком по снежным заносам.

Из дома он вернулся в свою комнату на ул. Толмачева. Он послал ко мне свою соседку, которая сказала, что Николай слег и просит меня прийти к нему. Когда я вошла в его комнату, он лежал в постели в плохом состоянии. Я спросила его: «Коля, что с тобой?» Он ответил: «Сестра, я умираю». Я попыталась его успокоить, но он в ответ сказал: «Мои дни сочтены, приходи, хоть отходную вместе прочитаем». Заплакав, он стал повторять: «Не оставляй в беде меня, несчастного».

Действительно, его положение было очень тяжелое: он настолько ослаб, что даже не мог встать с постели в течение месяца. Я почти ежедневно ходила к брату: топила печку, кипятила чай, кормила его. 30 января я видела Колю в последний раз. Его состояние, и это было заметно, улучшилось, и, по его словам, накануне он без посторонней помощи четыре раза вставал с кровати.

В тот день я находилась у него до наступления темноты. Перед моим уходом он сказал: «Хотя мне лучше, но все же ты, Соня, приходи и завтра». Я ему это обещала.

Но свое обещание, к сожалению, я не могла выполнить. 31 января неожиданно пришел мой сын Виктор, отпущенный из воинской части в краткосрочный отпуск. На несколько часов пришел домой мой муж Алексей Иванович, которому было дано знать о приходе сына. При таком стечении обстоятельств у меня не оставалось времени, чтобы сходить к брату.

Когда на другой день я пришла к брату, дверь его комнаты оказалась запертой. Его соседка, вышедшая ко мне, сказала: «Случилось большое несчастье – 31 января умер Николай Николаевич». Мне было тяжело и больно, я горько заплакала. На мою просьбу открыть комнату она ответила, что ключи находятся у квартуполномоченного. До темноты, сидя у комнаты брата и время от времени начиная плакать, я тщетно ждала его прихода.

Возвращаясь домой, да и дома, сообщив эту горестную весть своим родителям, я все время думала о том, почему умер мой брат, если накануне он сам мне говорил об улучшении состояния его здоровья. В голове рождалась и все сильнее укреплялась мысль о совершенном злодеянии. Незадолго до своей смерти он мне сам говорил, что дал доверенность своим соседкам на получение карточек. Получив карточки, а это ежедневно 600 граммов хлеба, эти женщины не удержались от искушения и, по-видимому, насильственно лишили его жизни. И сколько я ни ходила в последующие дни, комната брата оказывалась закрытой и соседка продолжала издевательски уверять, что ключи находятся у квартуполномоченного, а его местонахождение неизвестно.

Со слезами я умоляла соседку найти ключ, чтобы я могла по-христиански подготовить покойника к похоронам. Много раз ей объясняла, что я была в церкви, совершила отпевание, принесла крест и землю, чтобы возложить это на покойного. Однако мои слезы и просьбы на нее не действовали. Вероятно, женщины опасались, что, войдя в комнату, я увижу следы насильственной смерти брата. Спустя примерно неделю они мне сказали, чтобы я больше не приходила: покойника увезли на похоронной автомашине, а ключ сдан в жакт. О месте захоронения брата нам ничего неизвестно [Бирюкова].

10 февраля 1942 года