Блокадные нарративы

– Это и без записи всем известно. Вы что-нибудь интересное мне подкиньте. Какой-нибудь чисто блокадный факт. Ведь я к вам через весь город шел, чтобы взять интервью.

– Ну что я могу сказать вам интересного? В городе изменилось пространство. Улицы шире стали… И дома. Дома стали отодвигаться от пешеходов. Дурная игра. Вы этого не заметили? А я заметил. Боюсь, что критики упрекнут меня в недостатке реализма, когда будут сравнивать мои картины с действительностью[437].

Далее в ответ на опасения собеседника, не является ли то, о чем говорит С., идеализмом и мистикой, художник дает объяснение: речь идет о восприятии, фиксации изменений субъективности в художественном произведении. Помимо того, что здесь содержится автокомментарий к стихам, Гор вкратце пересказывает и свои отношения с критикой, впервые обвинившей его в идеализме на страницах «Студенческой правды» в 1928 году и впоследствии долгими адаптивными усилиями автора лишенной этого аргумента против него (ранее в повести обсуждаются «вульгарные социологи» 1930-х годов, один из которых, ничего не понимавший в искусстве, становится личным врагом С.).

Последний интересующий нас в контексте блокадного цикла фрагмент повести (если не считать приобретающего в этом свете ироническую тональность обсуждения стихов Ольги Берггольц, с которой Гора связывали личные отношения со времен участия в «Смене») повторяет уже сказанное, но, как кажется, дополнительно фиксирует момент неразрешенности поставленной задачи, неудовлетворенности результатом, незаконченности работы:

Вы не замечали случайно, что от голода и холода все стало более реальным и одновременно более призрачным. Вот эту смесь жестокой реальности со столь же недоброй действительностью мне никак не удается передать[438].

На примере повести «Пять углов» можно говорить о том, что Гору как «опытному литератору» вполне были доступны, в том числе благодаря поискам начала 1930-х годов, различные режимы письма, сознательно применяемые им к единому источнику впечатлений в зависимости от публикационных обстоятельств.

Насколько можно судить по отличиям между «блокадными» и «фронтовыми» впечатлениями Гора в стихах и параллельных текстах, конституирующим признаком блокады для цикла является то, что она тотально парализует, обездвиживает и лишает возможности любого действия:

Вдруг дворник выходит
<…>
И спящих бросает в окно. (27)

…В квартире, в могиле у нас… (29)

Кошачье жаркое. И гости сидят

За тем же столом.
<…>
Но вот входит тесть (смерть, сон).
Гостей на салазках везут.
Меня на салазки кладут и везут. (41)
Лежу с женой вдвоем в квартире,
<…>
…И взгляд угас. И рот уже отъели крысы.
<…>
Но входит дворник.
Нас несут в подвал… (48–49)

…Жена стояла рядом

В воде и стуже,
Глядя как ели мужа. (96)

Не ешьте мне ногу,

Оставьте язык.
<…>
Не ешьте мне руку,
Оставьте бедро… (113–114)

Приведенные цитаты практически исчерпывают экспликации блокадного текста в стихах Гора (речь, таким образом, менее чем о десяти текстах – из почти сотни). За его пределами оказываются «картины» последовательного разрушения синкретизма, модель которого была задана Гором в 1930-х годах.