Блокадные нарративы

Он строг и горд, великий град Петра,
Его воспела пушкинская лира,
Когда сияли бледные утра
Над строгою державностью ампира.

Здесь Медный всадник руку распростер,

Зовет врагов для праведного спора;
И пламенеет солнечный костер
На льдах Невы и куполе собора. <…>

Но сквозь виденья миновавших лет,

Превозмогая заговор традиций,
Как в чумный год, горит лиловый свет
Над грешной осажденною столицей. <…>

Убийства здесь вершат из-за куска,

На белом снеге черной крови пятна;
В глазах отцов предсмертная тоска
О детях, не вернувшихся обратно.

Так жизнь нагая – грязна и проста.

Не замечает дней и канонады:
Хоть густо у Дворцового моста
Ложатся в ряд каленые снаряды.

А наверху преступно ясен свет,

И кровь зари стекает по аллеям,
И сумасшедший наступает бред
На страшный город, ставший мавзолеем. <…>

Осквернены музеи и дворцы,

Все, чем жила и вера и отрада;
И навсегда застыли мертвецы
В ночной тиши на стогнах Ленинграда[584].

Достоверность

Известны простейшие приемы, призванные подтвердить достоверность газетно-журнальной (и не только) информации. Вот некоторые из них:

Ссылка на некое лицо, свидетеля таких-то и таких-то событий. Для пущей достоверности фамилия свидетеля, случается, сокращается до инициала, якобы в целях его личной безопасности или безопасности его родных и близких.

Возможна ссылка на безымянное лицо, при этом достоверность информации желательно усилить разного рода деталями, топографическими, хронологическими, физиологическими, прочими.

Ссылка на «собственного корреспондента», чей статус предполагает какую-никакую гарантию достоверности.

Так называемые цитаты из писем, обнаруженных, как утверждается, среди документов, брошенных особистами-смершевцами, в страхе бежавшими из штабных канцелярий. При этом особое доверие должны вызывать письма малограмотных, но искренних красноармейцев, скажем, красноармейцев-чувашей[585]. Неплохо смотрятся цитаты из писем матерей на фронт или приписки малолетних детей при письмах жен, адресованных мужу туда же, на фронт.

Так называемые «дневники, подобранные на поле боя»[586]; или «перехваченные приказы, телеграммы»:

Германское командование перехватило телеграмму, посланную в Москву, в которой говорилось, что город долго не может продержаться ввиду недостатка продуктов. Ответ Москвы типичен для Сталина: хотя он и знает, что посылка припасов невозможна, он все же уверяет, что «приняты меры к отправке продовольствия»[587].

Ссылка на авторитетный источник, в чьей объективности читатель не должен сомневаться. Речь идет, скажем, о газетах, издававшихся в нейтральных государствах, скажем, в Швеции, Швейцарии или даже на территории противника – в Англии или Америке. В крайнем случае допустимо ссылаться на немецкую газету, но в сопровождении, скажем, лондонской. Так, к примеру, статья «Спекуляция в голодном Ленинграде» начинается со ссылки на оккупационную газету «Паризер Цейтунг», а заканчивается газетой «Тайм»[588]. В этой заметке повествовалось о летчиках, которые, пользуясь своим выгодным летным положением, при полетах в Ленинград прихватывают с собой для торговых операций чемодан-другой с продуктами и обменивают их на золото, брильянты и т. д. Для «достоверности» сообщается имя одного из летчиков – «товарищ Ильюша», «подлинность» усиливается упоминанием имени командира соединения, которому подчиняется аэроотряд – «красный генерал Федюшинский»[589]. И чтоб уж никаких сомнений не было, прилагается, так сказать, счет-фактура: «В чемодане было: 16 кило муки, 16 кило крупы, 2 кило ветчины, 2 кило рыбы, 1 кило сахара, 200 грамм чая и одна бутылка водки» (то есть груза – под 40 кг: а ручка чемодана не оторвется?). Получено в обмен: «золотой хронометр, дамское кольцо с бриллиантом и отрез сукна на мужской костюм».