Блондинка

Ты всегда следил за мной. Трус! С того самого дня, как она выписалась из больницы в Брансуике. Он привез ее в «Капитанский дом», который не был их настоящим домом. Никогда больше не войдет она в детскую. Все бесценные детские вещички были подарены девушке Джанис, для ее ребенка. Никогда не пройдет она мимо запертой теперь двери в подвал. Но Драматургу она твердила, что чувствует себя замечательно, что совершенно счастлива, что полностью поправилась и позабыла обо всех «мрачных мыслях». Он верил ей столь же безоглядно, как верила она сама в эти свои слова; & вот однажды ночью, дождливым августом, он проснулся – разбудил его шум водопроводных труб – & увидел, что молодой жены нет ни в постели, ни в смежной со спальней ванной.

Он нашел ее в другой ванной, наверху, рядом с комнатой для гостей, из кранов хлестала обжигающе горячая вода, она, голая, дрожа всем телом, сидела на корточках рядом с ванной, мускулистые бедра, блестящие глаза, он сгреб ее в объятия & держал, чтобы она не полезла в воду; вода была такая горячая, что зеркала & краны в ванной запотели от пара, а она сопротивлялась, боролась с ним, вырывалась, кричала, что врач из брансуикской больницы велел ей принимать «душ», чтобы очиститься, смыть все грехи, именно это она намеревалась сделать; он увидел в ее глазах безумный блеск; он не узнавал своей жены, они продолжали бороться – господи, до чего же она сильная, его Магда! Нет, конечно, она не была его Магдой, она была совершенно незнакомой женщиной. Позже она с горечью скажет ему:

– Именно этого ты хочешь? Чтобы меня больше не было? – И он, ее муж, яростно возражал, а она лишь пожимала плечами & смеялась. – О-о-о, Папочка! – После выкидыша это ласковое слово превратилось в ее устах в насмешку. – Почему бы не сказать правду, хотя бы раз в жизни?

Познать простейшие из истин невозможно. За одним исключением: смерть не является решением загадки жизни.

(Эти слова он записал тогда & запишет еще многое; слова всегда служили ему утешением, своего рода раскаянием, заклинанием, способом изгнания нечистой силы. Но никогда больше не скажет она с мольбой в глазах: Ты ведь никогда не будешь писать обо мне, да, Папочка? Нет, больше никогда.)

Вечер премьеры! Мудрость дзен вдруг снизошла на нее, и сладким низким голосом Душечки она, отхлебнув «Дом Периньон», протянула:

– О-о-о боже! О, теперь я все поняла! Эти кошки! Это они во всем виноваты!

Но открытие это она сделала только после премьеры «Некоторые любят погорячее». Только после череды бессонных ночей с глотанием таблеток; после дней, недель & месяцев ощущения, что ее выжали, скомкали & бросили в корзину для грязного белья, словно банное полотенце; после приезда «скорой». (Случилось это на Коронадо-Бич, где у нее началась тахикардия. К., не выносивший даже прикосновения к коже ММ, первым подбежал к ней & поднял с раскаленного солнцем песка, куда она упала.)

Сидя в длинном элегантном черном «кадиллаке» рядом с легендарным пионером и филантропом Голливуда мистером Зет по правую руку & с худощавым хмурым мужчиной, доводившимся ей мужем, по левую, она вдруг воскликнула:

– Те кошки! Ну, которых я т-тогда к-кормила. О!

Она произнесла эти слова вслух, но никто ее не слушал. Она уже была на той стадии жизни, когда человек часто рассуждает вслух, но никто его не слушает.

На макияж & одевание на Студии ушло шесть часов сорок минут. Ее доставили поздним утром, в начале двенадцатого, в полубессознательном состоянии. Доктору Феллу пришлось заняться ею прямо в гримерной; доносившиеся оттуда причитания & сдавленные крики боли, уже привычные для обитателей Студии, воспринимались как отзвуки веселых забав. Она закрыла глаза, длинная острая игла погрузилась в вену на сгибе локтя; иногда игла вонзалась в бедро, иногда – в артерию под ухом, спрятанную под пышными платиновыми волосами; иногда, что более рискованно, он делал ей укол в артерию над сердцем.

– Так, мисс Монро, не шевелитесь. Ну вот и все.

Добрые соколиные глаза, крючковатый нос-клюв. Ее доктор Фелл. В другом фильме доктор Фелл стал бы поклонником Мэрилин, а потом – ее мужем. В этом фильме доктор Фелл был соперником нынешнему мужу. Тот с мрачным неодобрением относился к «лечению» жены & ничего – или почти ничего – не знал о своем сопернике. Подобно Уайти, доктор Фелл рьяно готовил МЭРИЛИН МОНРО к появлению на публике, за что – предположительно – получал от Студии весьма внушительный чек. В отличие от Уайти, МЭРИЛИН МОНРО страшно боялась доктора Фелла, ибо тот властвовал над жизнью и смертью своих подопечных.

– Придет день, и я с ним порву. С каждым из них порву. Клянусь.