Блондинка

Вот она уже в спальне, где резко пахнет лекарствами, парфюмерией, рассыпанной пудрой, гниющим огрызком яблока – наверное, закатился под кровать накануне ночью. Наконец на кухне она нашла что искала, дорогой бумажник из телячьей кожи, подарок давным-давно забытого друга. Пошарила в нем, нашла купюру и поспешила назад, к входной двери, но…

– О, какая жалость!

Парнишка-посыльный уже укатил на своем нескладном велосипеде.

В руке у нее была двадцатидолларовая купюра.

Это был маленький полосатый тигренок.

Детская плюшевая игрушка. Та самая, которую Эдди Джи украл тогда для Младенца.

– Господи боже мой.

Как давно это было! Она дрожащими пальцами сорвала бумажную обертку и сперва подумала – это была безумная мысль, но она подумала, что перед ней тот самый тигренок, которого украли в сиротском приюте. Флис говорила, что взяла его из зависти, но, может быть (может быть!), Флис ее обманула. Затем она подумала, что это тот самый тигренок, которого она сама сшила для малышки Ирины, а ее мать Гарриет так и не поблагодарила ее. И в то же время она точно знала: именно этого тигренка забрал тогда Эдди Джи из разбитой витрины. Ей живо вспомнился магазин под вывеской «ИГРУШКИ ГЕНРИ. ИГРУШКИ РУЧНОЙ РАБОТЫ – МОЯ СПЕЦИАЛЬНОСТЬ». Эдди Джи испугал ее тогда, с грохотом разбил витрину и украл полосатого тигренка, поскольку Норма Джин его захотела. Для себя и для Младенца.

Она смотрела на детскую игрушку, и сердце колотилось так сильно, что от сердцебиения содрогалось все тело. Зачем Касс оставил ей эту вещицу? Прошло уже десять лет, но тигренок до сих пор был как новенький. Его не мяли, не пачкали детские руки. Должно быть, Касс сунул тогда игрушку в ящик комода, в память о Норме и Младенце. И всегда о ней помнил.

– Но ведь ты тоже хотела, чтобы Младенец умер. Сама знаешь, что хотела.

Она взглянула на открытку, Эдди Джи приложил ее к игрушке. Или ее напечатал Касс, предчувствуя собственную смерть:

ММ, ПОКА ОНА ЖИВА. ТВОЙ БЕЗУТЕШНЫЙ ОТЕЦ

«И все мы ушли в мир света»

Пианино-призрак. При необходимости, когда время поджимало, она умела действовать быстро. Два-три телефонных звонка. Маленькое белое пианино «Стейнвей» привезли в лейквудскую психиатрическую клинику, где поставили в приемной для посетителей от имени ГЛЭДИС МОРТЕНСЕН. До Глэдис, похоже, не дошло, какая ей оказана честь. Она вступила в новую фазу жизни – ей исполнилось шестьдесят два, она уже не пыталась удрать из клиники, не ссорилась с другими пациентами и медперсоналом, вот уже несколько лет не совершала сколько-нибудь серьезных попыток свести счеты с жизнью, стала образцово-показательной пациенткой.

Научилась радоваться разным пустякам – или хотя бы притворяться, что радуется. Так ребенок отвечает улыбкой на ожидания взрослых. За пианино сесть отказалась, но робко дотронулась до клавиш, взяла несколько аккордов, осторожно & почтительно, как некогда касалась клавиш ее дочь.

Директору & восхищенному персоналу Норма Джин сообщила: Это очень ценный инструмент. Настроен идеально, изумительный звук, ведь правда? Все бросились уверять ее – да, звук изумительный, инструмент очень ценный, большое вам спасибо. Сцена не была отрепетирована как следует, но прошла гладко. На удивление гладко. Директор выразил ей благодарность, персонала вокруг прибавилось, несколько пациенток, подруг Глэдис, тоже улыбались & с восторгом смотрели на белокурую посетительницу, напрямую называя ее «мисс Монро». Она считала, что требовать, чтобы ее называли настоящим именем, будет бессмысленно & глупо.

В приемной для посетителей среди громоздкой мебели стояло изящное маленькое пианино, призрачно поблескивая белыми боками. Памятный инструмент. Она говорила: Музыка очень важна для чувствительных одиноких душ. О, музыка всегда так много для меня значила! Говорила самые банальные & позитивные слова, директор взял ее за руку то ли во второй, то ли в третий раз, явно не желая расставаться со столь знаменитой посетительницей.

Но нет, задержаться она никак не может, у нее на сегодня назначена еще одна встреча, сказала она, попрощалась с мамой, поцеловала ее, хотя Глэдис и не думала отвечать на поцелуй или объятия – только улыбалась, разрешая дочери целовать & обнимать себя. Что ж поделаешь, если мама предпочитает вести себя вот так. Я все понимаю. Возможно, виной всему лекарства. Однако эти мощные транквилизаторы все же куда гуманнее, нежели лоботомия или шоковая терапия, не говоря уже о том, что они гораздо предпочтительнее непредсказуемых эмоциональных взрывов. Норма Джин обещала скоро позвонить, обещала, что следующий ее визит продлится гораздо дольше. Надев темные очки, чтобы никто не видел ее глаз, она в спешке вышла из клиники.