Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Историк Григорий Турский[84], поведавший нам всю эту сагу и лично вовлеченный в конфликт, поведал о еще одном последствии творившегося хаоса: за время мятежа несколько монахинь, никогда не покидавших стен монастыря, тем не менее оказались беременны. Это было грубейшее нарушение «Правил для дев» Кесария, но Григорий и прочие епископы сочли, что монахини (monachae) невиновны. Общественность так потряс бунт, что беременности не дотягивали до статуса преступлений. Рассуждения епископа подсвечивают тот оптимизм, с которым многие раннесредневековые христиане смотрели на институт монастыря: они верили, что монахи сильнее, если они часть организованного сообщества, но в то же время видели, что дурное поведение отдельных личностей может угрожать распорядку жизни, иерархии и взаимной поддержке. Увы, даже монастырь был потенциально «небезопасным местом» {40}.

После мятежа в Сен-Круа монахиня из этого аббатства по имени Баудонивия призывала сестер помнить их мать-основательницу как образец mens intenta – сознания, настойчиво тянущегося к Богу. В отличие от остальных агиографов Радегунды, Баудонивия считала крайне важным подчеркивать именно неустанную сосредоточенность Радегунды, словно, описывая ее в таком свете, надеялась переместить фокус внимания всей общины на главное {41}. Но даже самые строго организованные социальные структуры не могли решить всех проблем, связанных с недовольством и невнимательностью, и неважно, насколько продуманным был рутинный распорядок, насколько поддерживающим – руководство и насколько эффективной – система взаимного наблюдения. Чтобы трансформировать монахов, необходимо было идти еще глубже, в самые их тела.

3. Тело

Монахи стремились жить как ангелы, а жить по-ангельски означало для них нечто особенное. Люди, как и ангелы, разумные существа. Люди, как и ангелы, способны к абстрактному мышлению и обобщающим суждениям, а значит, способны оценить сложность Творения и воздать славу Творцу. Однако монахи слишком остро ощущали, что ни один человек на земле не может по-настоящему жить, как ангел, поскольку у людей есть тела, а у ангелов – нет. Ангелы не чувствуют себя неполноценными. Они не чувствуют себя отделенными от всего мира телесными, материальными границами. Они определенно не чувствуют себя грязными, сонными, взвинченными или голодными. Ангелы – это чистое сознание. Все свое время они посвящают восхвалению Бога и его творения, они полностью и непрестанно сосредоточены на этом. Люди же пребывают в темнице биологии и физики, и такое загнанное в рамки существование неизбежно ведет к рассеянности внимания.

Некоторым везунчикам перед самой смертью удавалось испытать, что значит быть ангелом – услышать наконец хвалебные песнопения в вечном исполнении неусыпно-внимательного хора, обычно недоступные человеческому уху {1}. До наступления этого момента монахи могли лишь стремиться к ангельской сосредоточенности, и в этом устремлении они выбирали что-то делать со своим телом ради своего ума, а не отрицать, что тело существует.

Сегодня, говоря о «здоровье», мы имеем в виду как тело, так и сознание, вот и монахи шли к искомому духовному благоденствию, основываясь на взаимодействии того и другого. Однако нам сейчас их подход к физической подготовке кажется, мягко говоря, не очень естественным. Они с подозрением смотрели на гигиену и сон, а ради оттачивания познавательных функций нередко отказывались мыться и конструировали приспособления, не дающие спокойно поспать. Полтора тысячелетия назад такое поведение было более понятным, но даже сами монахи не всегда сходились в том, как тут лучше действовать, ибо их целью был вечно ускользающий синтез тела и ума, который возвысил бы их над суетными мирскими вопросами.

Это означало, что в рабочую конструкцию, которую и без того трудно было постичь, требовалось внести дополнительные усовершенствования. Большинство позднеантичных и раннесредневековых христиан рассматривали себя как некое соединение материальных и нематериальных составляющих, как тело, приделанное к душе/сознанию/сердцу/духу (понятия пересекающиеся и временами функционально взаимозаменяемые). Эта анатомия излагалась с поразительным разнообразием, ибо, как заметил монах Анастасий Синаит[85] около 700 года, Библия прямых разъяснений не давала, так же, впрочем, как и медицина, а «человеческие существа суть упрямые, любопытные животные», которые никогда не перестанут задавать трудные вопросы о душе, теле и их взаимоотношениях {2}.