Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Однако не все разделяли эту точку зрения, что, собственно, и заставило Иоанна написать свой трактат «К враждующим против монашеской жизни». Даже сами монахи расходились во взглядах на мытье. Кто-то беспокоился, что полный отказ от бани – публичная демонстрация смирения – этакий оксюморон и что данная аскеза скорее пестует одержимость самим собой, чем уничтожает ее. Одно из возможных решений проблемы – привязать гигиенические стандарты к уровням опытности монаха: новообращенным и молодым монахам следует быть грязными и бедно одетыми, дабы их приоритеты претерпели трансформацию через телесную аскезу. (Таковая трансформация явно требовала времени и усилий: одному основателю и настоятелю монастыря приходилось постоянно напоминать своим новобранцам из знати, что в монастыре нельзя пользоваться туалетной водой.) Но когда перемена происходила, грязь надлежало смыть, поскольку неопрятность сама по себе могла отвлекать; монах, сменивший систему ценностей и переориентировавшийся на аскетическую жизнь, рисковал впасть в тщеславие по поводу собственной замызганности. Другие духовные наставники, исходя из медицинских соображений, полагали, что организмы монахов должны быть здоровы, что ванны необходимы как минимум больным аскетам и что выполнять рекомендации врача – не то же самое, что бахвалиться и козырять чистотой {12}.

Несогласие среди монастырских теоретиков и концептуальных разработчиков – одно дело. Другое – жалобы самих монахов на ограничения в личной гигиене. Одни полагали, что у них слишком дешевые или слишком поношенные одеяния, и пытались под видом благотворительности избавиться от обносков, отдав их беднякам. Других огорчали редкие стирки. В VI веке Евгиппий, аббат монастыря Лукуллов замок возле Неаполя, в какой-то момент до смерти устал от этих претензий и сказал своим монахам, что нытье по поводу внешнего вида только показывает, как далек от совершенства их вид внутренний {13}. К монастырским порядкам, очевидно, получалось приспособиться не сразу. Однако эти стычки свидетельствуют также о том, что монахи обходили вопрос четкой зависимости между внешним habitus и внутренним. Что важнее – мытье или рассеянное внимание? Может ли монах оставаться сосредоточенным на духовном и не отказываться от личной гигиены?

С волосами дело тоже обстояло непросто. В отличие от китайских коллег, которые всегда носили волосы завязанными в пучок на макушке (даосы) или брились налысо (буддисты), христианские монахи никак не могли прийти к согласию насчет прически. Некоторые отцы-пустынники отращивали длинные волосы по моде библейских пророков. Одного отшельника прославляли за то, что он никогда не стриг волос, и это считалось одновременно и признаком его глубокого послушания, и техникой достижения такового. Иные аскетичные монахини, напротив, полностью обривали головы, оставляя только короткий ежик. Но христиан тревожили обе эти крайности. Отчасти потому, что тут, как и в случае с отказавшимися от мытья монахами, присутствовала вредная для дела демонстративность. Однако они волновались и за другое: мужчины с длинными волосами и женщины с бритыми головами отрицали гендерные традиции внешнего вида, сложившиеся в Римском мире на закате империи, и многие сочли такой подход неприемлемо радикальным. Августин, к примеру, говорил, что у людей в головах и без того сложился образ женственного монаха, а длинные космы только усиливают эффект. Мужественность практически всецело определялась «миром»: у мужчины есть семья, собственность, государственная и военная служба. Так что тем мужчинам, которые от всего этого отказались, надлежит усиленно утверждать маскулинность через свой новый тяжелый труд. Длинные волосы мешали монашескому служению выглядеть мужским занятием {14}.

Правда, Августин писал в то время, когда мужская мода стремительно менялась. В конце IV и начале V веков мужчины брали за образец военных: меняли тоги на штаны и ремни, облачались в плащи с пряжками, отращивали волосы до ушей и еще длиннее. Вероятно, эти тренды изначально принесли и сделали популярными завербованные в римские легионы иммигранты с восточного берега Рейна и северного берега Дуная. Но откуда бы ни происходил солдатский стиль, он распространился по всем имперским войскам, и гражданские тоже начали его перенимать. Так что, хотя длинноволосые монахи порой карикатурно изображались в виде охолощенных варваров, многие находили эти взгляды устаревшими. Строгие рамки римской, «варварской» и солдатской идентичности расплывались, и в результате приметы мужского стиля претерпевали изменения {15}.

Шли века, менялась мода на прически, а споры христианских монахов о соотношении тела и сознания не утихали: бриться монахам налысо или выстригать тонзуру? никогда не брить лица, ноги и подмышки? стричься регулярно? не подстригать бороду вовсе или аккуратно подравнивать растительность на лице? заплетать волосы, но не слишком вычурно?