Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Эти, казалось бы, несущественные мелочи воспринимались всерьез, поскольку являлись частью общей физической подготовки, благодаря которой мужчины и женщины преобразовывали тела и пересматривали приоритеты сознания. В такой дискуссионной обстановке некоторые монахи не гнушались насмешками. В роскошно иллюстрированной Келлской книге, созданной в Британии или Ирландии около 800 года, Христос изображен с кельтской тонзурой: волосы сбриты с самой макушки и немного на затылке. А грешный монах подстрижен под «венец»; такую стрижку примерно столетие настойчиво продвигали католические английские реформаторы в рамках романизации британских земель, и к моменту изготовления манускрипта этот вид тонзуры уже доминировал на островах. Приверженцам «коронной» тонзуры нравилось думать, что она похожа на терновый венец Иисуса, но на рисунке в Келлской книге образ вышел не очень привлекательным: художник изобразил монаха лохматым и всклокоченным {16}.

Пока одни монахи энергично спорили о своих гигиенических привычках, другие предупреждали, что тут есть риск слишком увлечься поверхностной, приземленной стороной вопроса. Когда Пимена, излюбленного персонажа «Апофтегм», спросили, почему он моет ноги, тогда как другие монахи не моют, он ответил: «Нас учили убивать свои страсти, а не свои тела» {17}.

* * *

Получив такой совет, монахи все равно не могли выдохнуть и успокоиться. Им вообще не полагалось спокойно отдыхать, поскольку считалось, что ограничение сна усиливает способность к концентрации и проницательности. Сон, как и гигиена, рассматривался в качестве средства усмирения тела, что влекло изменение сознания. Впрочем, критики обращали внимание на несовершенство метода: можно так переутомить тело, что пострадает и сознание. Полагаясь на суждения греческих врачей и философов, многие монахи считали, что во время сна разум пребывает в своего рода параличе или плену, что он или вообще не работает, или более уязвим для всякой отвлекающей ерунды. Предполагалось, что можно достичь благоприятного эффекта и ограничить восприимчивость ума к разным мешающим грезам и демонам через сокращение часов сна или некомфортные условия сна. Кроме того, урезание времени сна позволяло выкроить дополнительные часы на ночные бдения и службы {18}.

Между сном и молитвой контраст был разительный. Монастырская молитва предполагала мышечную нагрузку, даже если речь не шла о совмещении ее с физическим трудом: на молении в храме надлежало стоять с поднятыми руками. Эта поза не давала заснуть и приводила в порядок разум. В «Наставлении» Орсисия пахомианским обителям давался такой совет: «…когда вы молитесь и не желаете быть небрежными и отвлекаться на всякие мысли, а руки ваши простерты, то не спешите опускать их, ибо через усталость и боль лишние мысли иссякнут». Физическое положение стоя, кроме задачи противостоять рассеянности, имело и другую задачу – устремлять сознание ввысь. «Давайте же будем стоять во время псалмопения, чтобы наш ум пребывал в согласии с нашим голосом», – говорилось в бенедиктинском «Уставе». «Столпники» – отшельники, устроившиеся на колоннах, – доводили эту идею до крайности. Знаменитейший из них, Симеон, прославился своим стоячим марафоном, а это была «такая вещь, самый рассказ о которой – за пределами возможностей смертных без Божьей помощи», как писал его сирийский агиограф Феодорит Кирский[94]. В житии говорится, что даже когда одна ступня Симеона серьезно загноилась от инфекции, сосредоточенность святого ничуть не пошатнулась. Иаков Серугский[95] сочинил восторженную ритмичную гомилию[96], описывающую, как Симеон отсекает зараженную стопу и продолжает стоять на одной ноге, прославляя Господа и утешая ампутированную конечность тем, что они воссоединятся в загробном мире {19}.

Но и без всяких столпов монах должен был держаться прямо в буквальном смысле слова, и в жизнеописаниях отцов-пустынников и матерей-пустынниц полно впечатляющих и вдохновляющих образцов для подражания. Цитировали преподобного Арсения[97], который будто бы говорил, что «монаху достаточно одного часа сна, если он хороший боец». Каждую субботу с вечерней зарей Арсений вставал лицом на восток, спиной к заходящему солнцу, и молился, простирая руки, пока солнце не освещало его утром в воскресенье. Его пример неизменно производил глубокое впечатление на последующие поколения монахов, говорили ли они на греческом, латыни, сирийском, арабском, грузинском, армянском или языке геэз[98]. Палестинский отче Евфимий, например, жадно поглощал истории об Арсении и в итоге решил спать не лежа, а сидя, а то и стоя, уцепившись за веревку, которую он приладил к потолку {20}.