Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Голод был самым неумолимым отвлекающим фактором для монаха, катализатором рассредоточенности, но при этом сам процесс питания строился и использовался как часть строгого режима послушания: ежедневный пост и ограничения в продуктах постепенно могли преобразовать тело и укрепить разум. Именно поэтому Кассиан называет еду первым среди олимпийских состязаний, на которые монах обречен пожизненно: вот основа всех остальных будущих достижений. Или неудач. Обитатели федерации Пахомия иронизировали: дескать, монах, так и не обуздавший аппетит «становится подобен засыпанному колодцу, пересохшему роднику, обмелевшей реке; он становится подобен обветшалому дворцу, обобранному саду с обвалившейся оградой» {39}.

В общем, уже описанное нами беспокойство – о теле, влияющем на ум, и уме, влияющем на тело, и о социализации, влияющей на то и другое, – особенно обострялось, когда речь шла о еде, и в популярных среди монахов рассказах о героических аскетах очень много пристального внимания уделялось их пищевым привычкам. Антоний ел хлеб с солью раз в день, а иногда и этот прием пищи пропускал. Рустикула[105] ела раз в три дня. Портиан[106] намеренно вызывал у себя жажду, жуя соль на летнем солнцепеке. Георгий Хозевит[107] питался исключительно объедками со стола братьев, слепляя их в комки – своего рода клецки. Другой Георгий, Синайский[108], употреблял только дикие каперсы – такие горькие, что и верблюда бы уморили! Некий Иосиф из монастыря Бет-Кока никогда не ел ничего приготовленного. Один старец как-то возжелал маленький огурец; он подвесил его на стену и смотрел на него, но не ел, таким способом карая себя «за то, что вообще имел это желание». В «Жизни святого Илариона» Иероним прослеживает питание своего героя на протяжении 60 лет, скрупулезно отмечая, когда он исключал какие-то продукты и почему {40}.

Монастырские сообщества стремились привести эти экстремальные житийные прецеденты к своду более умеренных правил: ешь один раз в день, не перекусывай, не прячь заначки, не бери паек с собой; ешь не ради вкуса, а ради поддержания функциональности; не наедайся до ощущения сытости. Эти простые правила преследовали две цели: дать организму достаточно энергии и при этом тренировать его выдерживать голод, чтобы урчащий живот не «порабощал» ум, а полный – не «душил» и не «опустошал» его {41}.

Однако меню не было спартанским. Изучение остатков растений на руинах египетских обителей показало, что в пищу употребляли бобы фава, чечевицу, лук, оливки, дыни, петрушку, редис, морковь, пажитник, финики, виноград, инжир, гранаты, цитрусовые, ежевику, персики, миндаль и зизифус (ююбу). В заброшенной кухне монастыря Сан-Винченцо аль Вольтурно, расположенного на центральном хребте Апеннин в Италии, археологи обнаружили среди помоев косточки винограда и бузины, скорлупу грецких орехов, яиц и моллюсков, свиные и куриные кости, а также чешую нескольких видов морской и речной рыбы. Разумеется, ассортимент продуктов на столе у монахов сильно зависел от региона расположения монастыря и того, что там росло. Дальнейшее разнообразие происходило из весьма широкого спектра интерпретаций, казалось бы, четких правил. Например, многие духовные наставники считали, что монахам нельзя есть мясо, но само «мясо» определяли по-разному, а общины, изучавшие и принимавшие уставы, толковали указания на свой лад. По крайней мере, об этом говорят их выгребные ямы: археологи обнаружили кости животных и панцири моллюсков отнюдь не только в Сан-Винченцо. В каких-то случаях монахи кормили мясной едой только гостей, работников и пациентов, но в других совершенно здоровые обитатели монастыря могли питаться этой едой и сами {42}.

Стратегии монастырского питания отражали характерную для монахов смесь традиционных и радикальных побуждений. Они опирались на давно устоявшиеся медицинские и философские представления, подчеркивающие физические, духовные и моральные преимущества умеренности в еде. Они вдохновлялись гесиодовым и иудео-христианским мифописанием о том, чем питались люди, когда мир был новым и неиспорченным – этакая средневековая версия палеодиеты. И при этом начисто отвергали знаменитые модели пиров, неотъемлемую часть жизни в домах римской элиты (которыми многие из них наслаждались годами, пока не подались в монахи). В этих новых сообществах ежедневная совместная трапеза приобретала несколько противоестественный дух придорожной забегаловки: монахи собирались вместе не для того, чтобы хорошо провести время, а просто чтобы дозаправиться {43}.