Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Теоретики монашества также проницательно замечали, что логика умеренности может привести к неоднозначным умозаключениям. Перекус иногда имеет смысл, если он помогает монаху справиться со своими мыслями и остаться в келье. В то же время мысли о перекусе могут отвлекать. Имеет смысл подкармливать монахов для поддержания сил во время сбора урожая. Но в то же время монахи могут использовать работу как предлог для переедания. Имеет смысл принимать во внимание медицинские соображения о том, что экстремальный пост калечит организм, но такой взгляд на вещи может вдохновлять монахов на эгоистичные требования: мол, нужно выпить вина для здоровья печени и селезенки или прервать пост для предотвращения болезни {49}. Некоторые монахи превосходно обходили систему в вопросах поста – и во многих других отношениях тоже.

В конечном итоге одного гарантированного метода закалки тела в отношении еды просто не могло быть, ведь монастырское послушание не предполагало ни отрицания телесности, ни концентрации на телесности. Монахов, предававшихся исключительно физическому послушанию, предостерегали от побочных эффектов, таких как: преждевременная самоуверенность, изнурение и бессилие, неизвестные ментальные расстройства, подмена приоритетов. Вместо того монахам следовало стремиться к тонко настроенному сотрудничеству ума и тела (а также других тел и умов), поскольку их целью была полная трансформация и того и другого. Лишь тогда они испытают ту глубинную сосредоточенность, которую описал один сирийский поэт V века:

Их тела – храмы Духа,

их разум – церкви;

их молитва – чистый ладан,

и их слезы – драгоценный фимиам {50}.

Монахи разработали бесчисленное количество стратегий в отношении гигиены, сна, сексуального воздержания и питания; эти стратегии произросли на почве бесчисленных теорий о том, как надо тренировать тело, чтобы изменить сознание, как тренировать сознание, чтобы изменить тело, и как надо оптимизировать устройство сообщества ради обеих целей. Но все эти разработки базировались на общем фундаменте: все соглашались, что тело, сознание и культура взаимосвязаны. Проблема заключалась в слишком тесной взаимной связи, такой, что распутать ее и выявить сколько-нибудь удовлетворительные причинно-следственные закономерности было невозможно. Какую бы важную роль ни играла телесность в деле сосредоточенности, сама по себе она не давала решения проблемы, и монахи отправлялись на поиски дальнейших инструкций к своим книгам.

4. Книги

Евагрий Понтийский все время думал о думании. Однако настолько умственную жизнь он вел не всегда. Ранее он служил диаконом в Константинополе, где едва не завел роман с замужней аристократкой. Чтобы выйти из трудного положения (рассказывают нам), он и ушел в монастырь на Масличной горе в Иерусалиме, которым тогда управлял влиятельный дуэт, состоявший из Мелании Старшей[111] и Руфина Аквилейского[112]: она – очень религиозная и очень богатая римская экспатриантка, он – ученый и монах. Все трое очень сблизились, но Евагрий покинул Иерусалим ради монастырских сообществ, процветавших к западу от дельты Нила. Там-то он и написал боˊльшую часть своих трудов. Правда, у него по-прежнему случались плохие дни. Даже книги провоцировали проблемы. «[Человек], подверженный унынию и лени (acedia), за чтением много зевает и скоро начинает клевать носом; он трет глаза и потягивается; он отводит взгляд от книги, пялится в стену и снова на некоторое время возвращается к чтению; листая страницы, он сует любопытный нос в конец текста, считает листы и вычисляет количество сшитых стопок листов, находит ошибки в написании и оформлении. Затем он закрывает книгу, кладет ее себе под голову и засыпает» {1}.

Эти страдания кажутся ужасно знакомыми. Но хотя мы и можем посочувствовать Евагрию, его личный опыт, описанный в IV веке, обладает своей спецификой, так как связан с определенной технологией поздней Античности. Книга – или, если быть точным, кодекс[113], состоящий из сложенных страниц в переплете из двух твердых обложек, – в IV веке была еще довольно новым изобретением. Монахов радовал ее потенциал в оттачивании их когнитивных привычек, но беспокоило, что и она тоже способствует рассеиванию внимания. Это напряжение приводило к спорам по поводу того, что, когда, как и сколько читать; кроме того, оно породило множество экспериментов, ставивших своей целью сделать книги более приспособленными для процесса познания.

Где-то в конце Республики или начале Империи манускрипты-кодексы впервые появились в римском Средиземноморье, но популярности не снискали. Читатели предпочитали свиток, состоявший из склеенных между собой листов папируса; он разворачивался в горизонтальной плоскости справа налево и хранился в футлярах и чехлах. Привычно и знакомо: свитки просты и долговечны, и именно на них записаны всякие серьезные вещи.