Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Строго говоря, Евагрий не считал, что подобное состояние наступало по вине собственно изобретения. Евагрий сам был ненасытным читателем. Одно время после переезда в Египет он даже работал писцом и сравнивал хорошее чистописание со вселенной, созданной Богом: и то и другое свидетельствовало о заботливости и искусности мастера. Настоящим катализатором рассеянности при чтении служило внутреннее состояние, которое Евагрий и другие монахи называли acedia – уныние, апатия, леность, праздность. Тот же самый недуг ученик Евагрия Кассиан приписывал монахам, страдающим докучливым любопытством, – токсичное сочетание беспокойной непоседливости и неудовлетворенности не давало монаху ни делать, ни думать. Книги не вызывали уныния; монах мог стать его жертвой без всяких книг. Но книги могли усугубить этот паралич. Для уже растревоженного ума само технологическое строение кодекса – исчисляемые страницы, эстетичная подача, подушкообразность – отвлекало монаха от идей, заключенных внутри его {8}.

Впрочем, монахи критиковали книги и за обратное – за слишком увлекательное содержание. Какие-то тексты оказывались неубедительными и скучными, а потому не представляли проблемы. Но что если книга захватывала читателя? «Оно входит как железо, – сказал как-то один пустынный старец, по рассказам свидетелей, – и изгоняется с трудом». Что оседает в монашеском сознании – это крайне важный момент, и потому монахи вели открытые дискуссии о потенциально приемлемом чтении. Монастырские наставники опасались «языческих» авторов – поэтов, ораторов и мыслителей, каноничных для римской образовательной системы. В целом они сохраняли античные педагогические методики, заменяя традиционные тексты библейскими. Но совсем изъять нехристианское чтение получалось редко, и они просто подходили к вопросу с осторожностью: можно было любить эти труды и в то же время не доверять им {9}.

К примеру, мужчины и женщины в Пабау и других пахомианских монашеских обителях Верхнего Египта переписывали апокрифические библейские тексты наряду с текстами Гомера, Менандра, Фукидида и Цицерона. В монастыре Кеннешре[116], расположенном на Евфрате к западу от Эдессы, двуязычные монахи переводили с греческого на сирийский труды Аристотеля по логике, чтобы глубже вникнуть в теологические и литургические споры, бурлящие по всей Месопотамии и восточному Средиземноморью. Межконфессиональное соперничество (и неразбериха), характерное для V–IX веков, также служило мощным двигателем гуманитарных наук и, как ни странно, сотрудничества: ученые мужи не стеснялись отправить посланца в конкурирующий монастырь за книгами, чтобы прочесть и переписать их. По всему Средиземноморью латиноязычные читатели выработали способы помечать подозрительные куски, не вычеркивая их, – допустим, ставили на полях своей книги F или FAB, когда натыкались на какой-нибудь эпизод (fabula), казавшийся им абсолютной выдумкой. Эти пометки делали люди, внимательно изучающие нехристианские тексты, а не отвергающие их. Некоторые примечания даже услужливо отсылали следующих читателей к книгам о древних мифах, чтобы помочь им интерпретировать эти истории как христианские аллегории. В общем, монахи хоть и с опаской относились к античным текстам, но вообще их представления о «подобающем» чтении были весьма широки {10}.

И все-таки им приходилось напоминать себе, что чтение – просто еще один способ тянуться сознанием к Богу. Погрузившись в книгу, легко упустить это из виду. Посреди оазиса Турфан (теперь это территория на северо-западе Китая) в подотчетной Церкви Востока[117] общине христиан один компилятор IX или X века составил антологию поучений разных аскетов, куда вошло и наставление Исаака Сирина Ниневийского[118], жившего в конце VII века в регионе Персидского залива и Месопотамии. Исаак предостерегал монахов – сам по-сирийски, а теперь через своего центральноазиатского переводчика по-согдийски, – от чрезмерного увлечения чтением, если у них изначально есть склонность отвлекаться. Такой человек утрачивает «господство» над собственными мыслями, тексты одолевают его и заставляют ошибочно считать себя искушенным интеллектуалом. Далеко к западу от Турфана монахов терзали те же сомнения, и это в самый разгар Средневековья: в XII или XIII веке цистерцианец из Понтиньи (Центральная Франция) утверждал, что читать в своем сердце намного важнее, чем читать содержимое любой рукописи, in corde magis quam in omni codice {11}.