Сегодня ученые склонны думать, что одна небольшая прослойка населения Римской империи с бóльшим энтузиазмом восприняла новый формат: во II и III веках н. э. христиане охотнее прибегали к книгам, чем прочие писатели и переписчики, хотя они также продолжали изготавливать и читать свитки. Формат кодекса, как правило, использовался для заметок и черновиков, а не для чистовой работы, и он показался первым христианам очень подходящим для рассказов о Христе, которые они слышали или читали.
Последующие поколения усиленно экспериментировали с технологией (а она была крайне далека от стандартизации) даже тогда, когда сами по себе евангельские тексты выкристаллизовались в нечто более или менее устойчивое и литературное. Христиане начали использовать потенциальную способность кодекса вмещать очень большие тексты или антологии – свитки в этом случае были бы слишком громоздкими. В конце Античности и начале Средневековья «Библия» (как раз антология) обычно состояла из отдельно переплетенных книг-кодексов. Но христиане изготавливали и своего рода люкс-издания, известные как «пандекты»[114]
: полный текст Библии, каллиграфически записанный на сотнях овечьих кож тончайшей выделки, переплетенный под одной обложкой в единый том. «Пандектами» мало кто владел и мало кто пользовался, но идеологически и технологически они имели большое значение: такой формат воплощал в себе христианскую идею, что Новый Завет превосходит Старый – что последнее слово за христианской Библией, а не за еврейской {2}.В IV веке, когда монашеское движение стремительно эволюционировало и Евагрий описывал непрестанно отвлекающегося читателя, книга тоже находилась в активной фазе развития. Монахи энергично приобщались к новой технологии. Некоторые покупали свитки и кодексы у переписчиков, работавших на книготорговцев или состоятельных читателей. Но существовал и другой традиционный способ раздобыть книгу – взять почитать у товарища. Монахи стали брать напрокат и переписывать такое количество рукописей, что их сообщества превратились в крупные центры книжного производства в Европе, Средиземноморье и на Ближнем Востоке {3}.
Кое-какие монастыри создали библиотеки, способные соперничать с собраниями одержимых коллекционеров в крупнейших городах и сокровищницами мечетей и императорских дворцов. В грузинском монастыре Верхний Задени к концу IX века насчитывалось 110 томов. Монах по имени Симеон из Олив[115]
собрал 180 книг, и после его смерти в 734 году они по завещанию отошли его монастырю в Северной Месопотамии. В VIII веке Беда имел доступ к 200 книгам в Уирмут-Джарроу, то есть к крупнейшей монастырской библиотеке в раннесредневековой Европе. К 860 году монастырь в Лорше, один из самых привилегированных и политически активных в империи Каролингов, владел примерно 470 книгами, а многие другие запускал в обращение – давал во временное пользование или копировал для друзей и патронов за комиссию. В Белом монастыре в Верхнем Египте преемники Шенуте стали свидетелями резкого роста коллекции книг – до примерно 1000 томов к началу нового тысячелетия {4}.То были нетипично крупные библиотеки. В начале Средних веков большинство монастырских собраний, вероятно, содержали всего по несколько десятков томов. И все же каждая обитель владела книгами и делилась ими, так что даже столпники и отшельники включались в систему циркуляции текстов. Монахи, как правило, читали каждый день, ведь книги хоть могут и отвлечь мысли читателя, могут также их «прояснить», напоминал в конце VII века Шимон де-Тайбуте будущим скитникам. Чтобы проникнуть в сознание монахов и понять их подход к концентрированному вниманию, нужно понять их отношение к книгам {5}.
Отношения людей и книг, как многое другое в первых монастырях, отличались амбивалентностью. Не все монахи разделяли оптимизм в отношении технологий. Они понимали, что книги доступны не всем читателям в равной степени, и полагали, что, когда доступ к ним есть, пользование несет риски. Они возрождали сформулированные за столетия до них доводы философов касательно недостатков письменного текста в любой форме. Копии книг стоили дорого и были негодной заменой памяти. В отличие от непосредственного обучения у наставника, чтение книги (неважно, свитка или кодекса) не предполагало никакого диалога, а именно диалог – золотой педагогический стандарт древнего мира {6}.
Помимо этих дефектов, утверждали скептики, книги могут отвлекать от главного. В поздней Античности и раннем Средневековье люди обычно читали вслух, даже если делали это в одиночестве, а значит, скользить по верхам, пропускать куски или перескакивать со страницы на страницу было гораздо сложнее. И все-таки чтение могло постепенно выключить сознание, как это описал Евагрий {7}.