Блуждающий разум: Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости

Добротное монашеское поле видимости имело одновременно и микроскопический, и макроскопический аспекты. Оно помогало монахам увидеть, как самый незначительный из поступков может аукаться за пределами физического мира и влиять на их судьбу. В VII веке монахиня по имени Гибитруда[159], горя в лихорадке, перенеслась на небо, где Господь велел ей прекратить застарелую вражду с тремя коллегами-сестрами. В 670-х годах монах Баронт[160] временно попал на небеса и обнаружил, что обитателей вышних сфер заботят вовсе не три его брака и многочисленные романы – с этими изъянами он вполне разобрался, отрекшись от своей аристократической жизни и приняв монашество. Вместо этого один из умерших братьев отругал Баронта за то, что тот не уследил за свечами в монастырской церкви, а святой Петр лично сообщил, что, дескать, главная его оплошность – оставленные в личной собственности после ухода в монастырь 12 золотых монет, и от них надо избавиться.

Видения, впрочем, не всегда были такими недвусмысленными. Аббатиса Садальберга узрела рай, но не узнала никого из обитавших там знакомых, и им пришлось представляться ей снова! Григорий Великий рекомендовал монахам практиковать разборчивость и в грезах тоже: иногда «видения» возникали попросту от переедания или порождались какой-нибудь излишней тревожностью, а то и бесами. Порой действительно случались божественные откровения, но разуму следовало сохранять бдительность, ибо стоит неверно истолковать происхождение видения, и будет неверно истолковано заключенное в нем послание {32}.

Григорий давал этот совет, зная, что его читатели и без того рассматривают видения как ценную навигационную систему. Монахи охотно рассказывали и пересказывали истории о своих озарениях – в том числе поэтому мы и знаем о них. Один монах в приорате Уэнлок (сейчас это восточная часть Мидлендс в Англии) пережил подобное видение, вероятно, в начале VIII века; рассказ о его видении дошел до настоятельницы другого монастыря, та передала его монаху, занимавшемуся миссионерской деятельностью на другом берегу Ла-Манша, а он в свою очередь изложил его письменно в послании другой английской аббатисе. Опыт человека, пережившего озарение, завораживал и захватывал каждое звено передаточной цепи (а также, вне всякого сомнения, множество монахов и монахинь в их окружении). Монах делился ощущениями: тебя выносит из собственного тела, шелуха «непроницаемого покрытия» (densissimo tegmine) привычного чувственного восприятия спадает, со сверхчеловеческой ясностью охватываешь взором целый мир и параллельную ему сферу посмертного существования. Почему такие истории широко расходились? Потому что, замечали китайские современники наших монахов, их коллеги-буддисты, для толкования видений требовалась помощь. Какие бы потрясающие картины ни открывались монаху, их смысл был ясен далеко не всегда, даже при хорошо развитой разборчивости {33}.

Мы видим рост случаев подобных смертоцентричных видений в христианской монашеской культуре начиная с VI века и далее, то есть с тех самых пор, как христиане принялись бурно обсуждать способы помочь душе в пути после смерти тела. Откровения Баронта или уэнлокского монаха, где душа странствовала по загробному миру, помогали читателям разобраться в выборах и силах, влияющих на их дальнейшую участь. Пусть у разных людей складывались разные картины возможного и разумного, суммарно их взгляды формировали такой панорамный вид человеческой жизни, где подчеркивалась связь малого и монументального, прошлого и будущего. Метапознавательный подход не только прокладывал разуму путь к цели, но и мотивировал монаха быть внимательным и не сходить с избранной тропы {34}.

В эпоху раннего Средневековья космические поля видимости манили столь сильно, что невозможно было удержать этот импульс в границах переживания смерти или предсмертного опыта покидающей тело души. Некоторые монахи испытывали подобное в состоянии сознания, которое сами они именовали «чистая молитва», то есть в самом продвинутом молитвенном состоянии из всех возможных.

Чистая молитва – или, как ее еще называли «неотвлеченная молитва» – умственное детище Евагрия, остроглазого теоретика IV века, оставившего глубокий след в монашеской когнитивной культуре. Последователи Евагрия привносили в его концепцию новые вопросы, традиции и знания, преображая и видоизменяя ее. В VII–VIII веках феномен чистой молитвы с беспрецедентным энтузиазмом исследовали и описывали говорящие на сирийском монахи, особенно в регионе Персидского залива и Месопотамии {35}.