Бобовые сласти

— Да. Честное слово. Мы с ней вместе смотрели на луну. Вон над той сакурой, за окошком. Луна была полная, и так красиво висела меж ветвей, что Токуэ-сан сказала: пойдем наружу, полюбуемся… И когда мы разглядывали луну, она и пообещала взять Марви. Это был наш договор на троих. Между ней, мной и луной.

— Договор с луной, говоришь? А я думал, Токуэ-сан живет в лепрозории…

— Но она правда так сказала!

— Ну, хорошо. Тогда напишу ей письмо.

Лицо Ваканы вновь посветлело. Большие глаза с веселыми искорками вновь уставились на Сэнтаро.

Перед тем как расстаться, они договорились, что Сэнтаро, так и быть, заберет к себе Марви — но лишь до тех пор, пока не получит ответ от Токуэ-сан. Домой он отправился в обнимку с огромной клеткой, молясь лишь о том, чтобы никто из соседей не донес на него домовладельцу.

Глава 16

Уже перед самым съездом с шоссе глазам Сэнтаро и Ваканы предстали указатели с надписями: «Национальный музей болезни Хансена» и «Государственный санаторий Тэнсеэн».

Выйдя из автобуса, они свернули с шоссе на узенькую проселочную дорогу. Вдоль восточной обочины тянулись двухэтажные жилые домишки. А вдоль западной — буйная живая изгородь из высоких колючих кустов, убегавшая вдаль чуть не до горизонта.

Глядя на этот унылый пейзаж, Сэнтаро невольно вспомнил свой родной городишко. Вокруг не было ни единой живой души, а в разлитой по воздуху тишине слышалось только пение птиц, которым Марви тут же начал подсвистывать из своей клетки.

— Какая длиннющая изгородь! — поразился Сэнтаро. — Просто с ума сойти…

— Остролист, — узнала Вакана. — Видите, какие шипы на листьях?

— Так это из него плетут веночки на Рождество? — вспомнил он.

— Ну да. Только здесь он заменяет колючую проволоку. Чтобы пациенты не разбегались.

— Ну, это было давно…

— Да, но ограда-то не исчезла, — отозвалась Вакана. Перед поездкой сюда она тоже залезла в интернет и узнала для себя много нового — как о болезни Хансена, так и о политике принудительной изоляции.

Сэнтаро, шагавший впереди, то и дело отодвигал рукой ветки разросшегося остролиста. Его исколотые шипами пальцы зудели с каждой минутой сильней, и он поймал себя на мысли, что сидеть за такой оградой уж точно мучительней, чем за той, что два года окружала его самого.

Когда-то эту изгородь проектировали так, чтобы в ней хотя бы изредка оставались проходы; но с тех пор она разрослась так буйно, что за этими бесконечными кустами они не могли разглядеть вообще ничего, пока не добрались до Музея болезни Хансена.

Вокруг здания музея тишина казалась еще плотнее. Солнце, пробиваясь сквозь кроны деревьев, освещало кольцевую площадку с цветочной клумбой перед входом в музей. Казалось, все это пространство будто навеки застыло на беззвучной грани между тенью и светом.

У самого входа стоял позеленевший бронзовый памятник: мать и дочь в соломенных шляпах и одеяниях пилигримов.

Интересно, задумался Сэнтаро. Кто же из них болен — мать или дочь? В древности любых заболевших проказой — как взрослых, так и детей — изгоняли из родных мест, обрекая их на вечные скитания в чужих краях. Видимо, этот памятник призывал почтить души всех подобных скитальцев. При взгляде на две эти фигурки, заблудившиеся во времени и пространстве, у Сэнтаро невольно сжалось сердце.

Сбоку от автопарковки они увидели схему санаторного городка Тэнсеэн. Магазин, где им назначила встречу Токуэ-сан, оказался супермаркетом в самом центре схемы, сразу за актовым залом и баней. А по обе руки от них раскинулось целых два жилых квартала: справа — Заря, а слева — Венера.

— Вообще-то, мы приехали слишком рано, — заметила Вакана.

Сэнтаро взглянул на часы. До назначенной встречи и правда еще оставалось время.

— Ну что ж… Тогда, может, прогуляемся тут?

— Хм-м, — протянула Вакана и с явной неохотой кивнула. Сэнтаро понимал ее. Ведь он и сам ощущал себя точно так же.

Их глазам вдруг открылся мир, к которому они сами никогда в жизни не принадлежали. По крайней мере, так им казалось, пока жизнь сама не занесла их сюда.

Закон о принудительной изоляции отменили в 1996-м. И все бывшие пациенты получили право выйти отсюда наружу. А остальные люди — входить сюда, за ограду, и находиться здесь сколько душа пожелает.

Вот только само это место, пожиравшее человеческие жизни чуть ли не сто лет подряд, продолжало пожирать этих несчастных и дальше. Проваливаясь в загробную тишину, Сэнтаро ощущал, как сама земля под его ногами дышит их стонами и неуслышанными молитвами.

По узкой аллее с грациозными сакурами, листья которых, понятно, давно облетели, они миновали здание музея и вошли в санаторный городок. Какая же красота здесь наступит весной, подумал Сэнтаро.

В городке, однако, им по-прежнему не встретилось ни души. И кроме пения птиц, все так же не раздавалось ни звука.

— Просто ужас как тихо… — пробормотал Сэнтаро, лишь бы хоть чем-то разбавить это беззвучие.

— До мурашек! — тут же подхватила Вакана.