Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

После того майского аврала наше сотрудничество с Кью стало убывать – естественно, само по себе: я выпустил все работы, требующие обильной машинописи, срочного размножения, и перешёл на «Красное Колесо». В те годы ослабла и затруднилась связь со всеми ленинградскими. Поселясь у Ростроповича, я в Ленинград ездил мало, коротко, уже не на библиотечное сидение, и не на сплошной обход города, как прежде, а ещё, для лучшего догляда, обежать некоторые петроградские места действия для «Марта» да провести неотложный опрос знающих людей. Кью же продолжала задорно спрашивать ещё и ещё работы. С переходом на пенсию приобретенное умение печатать на машинке помогало ей и подрабатывать. Однако, потеряв подвижность из-за возникшей хромоты, она теперь все 24 часа петербургских тёмных дней была прикована к своей щели в неандертальской квартире, времени у неё было много – и она требовала работы «для души». И много ещё сделала: добавочную перепечатку «Круга»-96, добавочную перепечатку «Августа». Перепечатывала главы из рукописи И. Н. Томашевской «Стремя “Тихого Дона”». Тут родилась у Люши и Кью затея спасти промежуточную перепечатку «Архипелага», для того внести многочисленные исправления из последней редакции, и даже целые главы впечатать. Затея избыточная, уже не хватало и мест хранения, а и – жалко было уничтожать: лишних 3 экземпляра, ещё когда-то пригодятся. Эту работу Кью сделала частично, затем понятно стало, что не удастся, и мы решили, чтобы не оставлять разночтений, экземпляр за экземпляром уничтожить. А все хранители оттягивали и сопротивлялись: один экземпляр был спрятан через Ольгу Александровну Ладыженскую, один зарыт близ дачи Е. Г. Эткинда, а личный экземпляр Кью – на даче Л. А. Самутина под Лугой, и тоже, мол, зарыт. В марте 1972 я был в Ленинграде последний раз, и только о первом экземпляре меня уверили, что уничтожен. А второй и третий были целы, хотя я давно настаивал сжечь, – и в тот момент я своими руками достал бы и сжёг оба, да земля была мёрзлая, надо ждать тепла. У Эткинда, при разумной осмотрительности, есть в характере вспрыги этой дерзости, так он рисковал без надобности лишнюю зиму, но потом, сказал, сжёг. А Кью ещё летом отказывалась, в письмах умоляла меня сохранить, лишь осенью 1972 прислала мне драматическое красочное описание, как при жёлтой и багровой облетающей листве они с Самутиным разожгли костёр и, рыдая (она), сожгли драгоценную машинопись до листочка… (А на самом деле – ничто не сжигалось, обманула меня.) Драматическому описанию Кью нельзя было не поверить. Я написал ей в утешение, что скоро подарю ей настоящий экземпляр. Я так видел и намечал, что «Архипелаг» издадим весной 1975. Но сроки уже сгущались иные.

В письмах последних лет проступали предчувствия Кью, ещё не видимые тогда ни ей, ни нам (теперь-то видны, можно их стянуть вместе): «Молю небеса не завалиться и не заваляться. К другому исходу готовлю себя. Твержу 66-й сонет Шекспира» (Зову я смерть…). «Да, не хочется мне – быть в пасти у гиены». «На днях гуляла в Большой Дом, к счастью, по делу одного из геологов. Уютный дом, милые люди…» (А наверно, это к ней присматривались?)

Именно потому, что последние годы мы с Кью уже не вели серьёзных конспиративных работ и редко встречались, я мало заботился, насколько осторожна она во внешнем поведении. Она же по своей закатистой крайности, из страха – в полную безпечность, посылала по почте Люше Чуковской письма весьма остроумные, но и с намёками, и с загадочными подписями, вроде «ваша Ворожейкина», а следующий раз как-нибудь иначе. Адрес Люши был – всё равно что мой, письма тщательно проверялись, и высунутые ушки не могли не обратить на себя внимания ГБ. После Нобелевской премии появилась возможность помогать друзьям, как-то устроил я и Елизавете Денисовне валютный перевод: из Франции, но от выдуманного лица, никого реального она придумать не могла, – может быть, и этот необычный перевод привлёк к ней подозрение. Был ещё один внешний случай: видимо, доследили, что Лиза Шиповальникова встречается с Кью, и у квартирных соседей Лизы гебисты осведомлялись о Воронянской; потом вся история как будто миновала. Но если б даже не было этих наводок ни одной (сейчас как просто их сопоставить) – ещё могли высветиться старые помощники оттого, что бывшая моя жена Н. А. Решетовская сблизилась с новыми тесными друзьями из АПН, и стал им незаграждённо доступен её архив (и часть моего, которую она отказывалась мне вернуть; вскоре затем и письма мои к ней передала АПН для торговли ими на Западе). Были у неё фотографии Кью, и других, – хорошо, что уж несколько лет не знала Н. А. никого из помощников новых. И с Самутиным (он горячо принял её сторону в нашем разводе) Н. А. встречалась не раз, уже под прямым доглядом гебистов.