Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

Сели впятером в автомобиль Эткиндов, поехали на Южное кладбище – далёкое, загородное, в сторону Пулковских высот, – город мёртвых при столице, у кого нет блата похорониться лучше, сброс перенаселённого города. В машине разговаривали бурно: отчего? что случилось? Вспомнили валютные сертификаты: может быть, неандертальцы придушили? Самутин: «Они выехали, живёт приличная медсестра». Екатерина Фёдоровна, жена Эткинда: «Самоубийство? Не может быть! Я достаточно её знаю». – «Да это политическое убийство!» – вскрикнул кто-то.

Кладбище – удручающее по однообразию. Огромный развороченный пустырь, глина (как это вязнет в дождь!). Ни деревца. Всё разбито на прямоугольники: по 36 рядов и 24 могилы в каждом ряду. Запрещено ставить кресты или ограды. Могилы имеют вид бетонной ванны, в изголовьях – «вёсла» с синими шашечками, на них процарапываются фамилия-имя-отчество покойного, годы рождения и смерти, без дат. «Ванны» засыпают землёй, в них можно посадить цветы. Моторные каталки быстро развозят гробы по проходам, провожающие спешат аллюром. Кладбище – социалистическое. По Фурье?..

Приехавшим указали могилу ещё без холмика, воткнута палка. (И ещё через год её могила оставалась безымянной, ходили Люша и Зоя Томашевская.)

Всё больше складывалось, что дело нечисто. И приехавшие друг друга совсем не знают. Спрашивал Эткинд Самутина осторожно: «А не взяли ли чего у неё?[63]»

Гале – в чужом пиру похмелье. Зато уж – ни в чём не замешана. И по адресу, который Дуся дала Самутину, где она собирает поминки сегодня, – «Галя, может быть, поедете? Узнаете что-нибудь?» Галя поехала, как раз попала. Сидели Дусины простонародные друзья, и – медсестра Лида. И она-то рассказывала свою версию, и оттуда знаем мы её.

Если бы даже самоубийство – то, физически измученная, где ж могла Елизавета Денисовна силы найти на крюк, на верёвку?

А Самутин: сдавши «Архипелаг» – и скрывать? молчать? что должен был чувствовать старый зэк?

Прослушиваются «потолки», слежка за квартирой, слежка за каждым шагом, – уж тут-то ГБ исправит упущенье, дальше – не потечёт!

Но жене на работу – можно идти?.. На работу – разумеется.

А больше – ничего и не надо! – вот закороченья крупных городов: на службе, в Горном институте, только одной женщине, своей сотруднице Аршанской (о которой известно, что муж её дружен с Копелевым, а Копелев – как раз сейчас в Ленинграде, днём рассказывал Эткинд), – только ей, там, в рабочие часы и под рабочей крышей, жена Самутина рассказывает о происшедшем.

Просто?[64]

А Аршанская – просто идёт домой. И рассказывает – мужу.

А муж – и собирался к Копелеву, он едет к нему, уже поздно вечером.

И Копелев в 12-м часу ночи звонит Эткинду ласково: «Фима, а ты не можешь ко мне сейчас приехать?»

Это – 31 августа, вечером, на другой день. Всё заткнуло ГБ – и всё известно!

Разряд ударяет и через телефонную трубку – в такое время в гости не зовут. Эткинд едет. Встреча с Аршанским. Ещё есть ночной поезд в Москву. И совсем безобидно поехать уж ни к чему не причастному хозяину квартиры, Сергею Маслову. «Передайте ему просто: взят Архип!» (Мы, знавшие книгу, иногда звали её так.)

Просто – да не очень. Просыпается потом Эткинд ночью и ударяет его мысль: что ж мы наделали? Маслов не понимает, о чём речь, ещё через несколько уст из «Архип» будет «архив». Безсмыслица, только морока.

1 сентября утром Маслов привозит в Москву свою фразу «Коме» (Вячеславу) Иванову – и тот так и понимает: взят архив. И к концу дня они с Люшей, ещё тяжело больной после автомобильной аварии, довозят фразу до меня в Фирсановку. Я сразу усумнился: архив? Архип? (Да какой там архив у Кью? Но и – Архипа давно нет.)

Мы с Люшей нервничаем и делаем ошибку. Нам хочется, нам надо же знать точно и быстро: что, что именно взяли? И она просит Алёшу Шиповальникова (через сестру он знаком с Самутиным) съездить, повидаться, спросить.

Неправильно. Неправильно, потому что втягиваем мальчика под опасность. И плохо соображаем, какие ж у Самутина остались возможности. Юноша отважно берётся. Едет в осаждённую квартиру. Но даже если ответить ему на бумаге и бумагу сжечь – а его схватят при выходе? И Самутин отвечает под потолками: «Взяли? Круг первый». Под потолком ему и не сказать, правильно.

А 1-го сентября вечером выезжает в Москву Эткинд с уточнением одной буквы. К Люше в Переделкино. А она, всё так же больная, поехала в такси к Москве, черезо всю Москву и на север в Фирсановку, чтоб довезти до меня (вечер 2-го сентября) одну эту букву. Теперь сомнения больше не было: «Архипелаг» схвачен!

3-го днём еду в Москву к Але. При двух наших малышах она ждёт третьего, Стёпу, на самых этих днях. Говорю: «Ведь надо взрывать?» Она безстрашно: «Взрываем!»

4-го утром, из загорода, условным звонком я устраиваю на вечер встречу с корреспондентом Стигом Фредриксоном (очерк 13) – передаю на Запад открытое сообщение о взятии «Архипелага» (и тайный приказ: немедленно печатать!).