Бодался телёнок с дубом. Очерки литературной жизни

А ГБ ведь уверено, что – все дырки закрыло. 5-го утром хлопает их как по лбу известие западного радио.

Тогда велят Самутину дать какое-то мерзкое интервью на Западе. Не находка. (Я его и доселе не читал.)

После моих резких выступлений всегда писала мне Кью: «Зачем устраивать корриду при таком неравенстве? Зачем вы торопите события?»

Но никто не торопил их так, как она. Эта больная, одинокая старая женщина, того не готовя и в ужасе вся, – толкнула грозный валун «Архипелага» покатиться на мир, на нашу страну, на мировой коммунизм[65].

6. Наталья Мильевна Аничкова и Надя Левитская

И так же в письме заявила о себе до того неизвестная мне Наталья Мильевна: что она – бывшая зэчка, и дочь её приёмная, тоже зэчка, благодарят за «Ивана Денисовича» и готовы помогать, чем могут. А для заманки, чтоб я верней отозвался, приправлено было, что Павел Дмитриевич Корин – их сосед, могут познакомить; что они любительницы путешествовать по глухому Северу; и разнимчивые фотографии тех мест.

«Бывший зэк» был для меня открывающий пароль. «Бывшие зэки» была у меня в архиве переписки самая почтенная папка, и уже не одна сотня писем в ней. Какие другие, а этих я не пропускал, почти из каждого что-то выписывал и со многими потом встречался. Как-то поехал и на Большую Пироговку к Аничковым. И обнаружил, что подделки нет, они те самые, за кого себя и выдают: вечные зэчки с душою не замершей; живут как попало, на перекладных; не удивятся, если завтра опять к ним придут; и в ежегодных летних путешествиях, самых отчаянных для 65-летней и совсем нездоровой Мильевны, они забирались в такие дремучие места, куда и не всякий молодой решится. Вот этот дух неприобретательства, весёлой неуверенности в завтрашнем дне и горячая преданность вчерашнему злоключному – и соединили нас в дружбе. Мы не могли не сойтись. Ещё в первую встречу я поопасался слишком открываться, а уж со второй – покатилось. И с первой встречи и до самой разлуки я, кажется, ни разу не оставлял их без поручений по нашему общему делу – и всегда выполняли они как главное и самое радостное в своей жизни.

Этот зэческий дух и лагерное прошлое единили их двоих в семью. В остальном они были совершенно разные: коротенькая, толстая, весёлая, не по возрасту возбуждённая Мильевна, с характером неустойчивым и даже капризным, – и высокая, худая, не по возрасту сдержанная, вечно в работе, чёткая, оглядчивая Надя. Как-то в лагере Мильевна игрою судьбы стала заведующей хлеборезкой – и спасла от крайнего истощения сиротку Надю, подкормила, и душевно подбодрила. И это соединило их навеки, как мать и дочь. Наталья Мильевна была из древнедворянской семьи, дедушка её – видный чин дворцового ведомства, училась она в Таганцевской гимназии, все друзья её детства – петербургская дворянская молодёжь, в революцию рассеянная, расстрелянная, бежавшая. Советское пятидесятилетие продолжало размётывать всех родных её и любимых, близких и дальних, никого не осталось. Надя была из слоя невозвышенного, хотя отец её – Григорий Андреевич Левитский, биолог, ближайший сотрудник Вавилова, погибший от Лысенки. Их семью посадили не как семью, но в четыре приёма, отдельно – отца, мать, затем её саму, затем и брата, и каждого по независимому делу. Родители погибли в лагере, а Мильевна – спасла Надю, и с вечной благодарностью Надя и прилепилась к ней. То и замечательно было во всей их нынешней жизни, этим они напоминали супругов Зубовых и Тэнно, и, наверно, многие зэческие семьи, что вот – выпал неожиданный подарок, незаконный прирезок, привесок к прежним зэческим годам, и только в свете тех лет получал смысл. И каждое 5 марта, день смерти Сталина, этот постоянный высший смысл их жизни стягивался к символу: они убирали свои комнатёнки как музей, расставляли фотографии расстрелянных и погибших в лагерях, сколько достать могли, заводили траурную музыку, – и несколько часов сквозь этот музей шли приглашённые знакомые и бывшие зэки.

На сумятицу военных и революционных лет наложился и весьма когда-то взбалмошный характер Наташи Аничковой, и так вся жизнь её прошла кувырком, не оставив ни семьи, ни специальности. Надя же с детства знала немецкий язык и держалась теперь им в Библиотеке иностранной литературы. (Во время войны, ещё девочкой, она имела лёгкую возможность из Псковщины отступить вместе с немцами, но не отступила, и была наказана лагерем, а, говорит, не пожалела никогда, что осталась на родине.)