Богач, бедняк

Она была почти на сносях, и живот, огромный, уродливый, выпирал даже под широкой ночной рубашкой и халатом. Рудольф чувствовал себя виноватым, глядя на нее. Обычно она так изящно ступала, а теперь ходила враскачку, выпятив живот, шагала осторожно, передвигаясь из одной комнаты в другую. Природа наделила женщин своеобразным безумием, думал он, необходимым для того, чтобы пережить все, связанное с деторождением.

В окно столовой струилось бледное апрельское солнце. Они сидели за столом, ожидая, когда Марта принесет кофе. После смерти его матери Марта просто преобразилась. Ела она ничуть не больше, чем раньше, но заметно пополнела, стала степенной и домовитой. Резкие складки на лице разгладились, на губах, прежде вечно дрожавших и опущенных, играло нечто даже похожее на улыбку. От смерти тоже бывает польза, подумал Рудольф, наблюдая, как Марта осторожно поставила кофейник перед Джин. В былые времена она бы этот кофейник бухнула на стол, ежедневно проклиная свою несчастную судьбу.

Беременность округлила лицо Джин, и она уже не походила на школьницу, твердо решившую любой ценой стать первой в своем классе. Умиротворенное и женственное, ее лицо мягко светилось в лучах солнца.

– Ты сегодня похожа на святую, – сказал Рудольф.

– Конечно, станешь святой, если два месяца не грешишь, – ответила она.

– Надеюсь, ребенок оправдывает эти страдания.

– Да уж хотелось бы.

– Как он себя сегодня ведет?

– Хорошо. Правда, что-то растопался и, по-моему, топает в тяжеленных сапогах, а в остальном – хорошо.

– А что, если будет девочка?

– Тогда придется мне внушить ей, что нельзя заводить роман сразу с двумя, – сказала Джин. Оба рассмеялись.

– Что ты собираешься сегодня делать? – спросил Рудольф.

– Придет наниматься няня, и мне надо с ней поговорить. Потом привезут мебель для детской, и мы с Мартой будем ее расставлять. Потом я должна принять витамины, потом взвеситься… Одним словом, дел много. А у тебя какие планы?

– Мне надо съездить в университет. Там сегодня совет попечителей. Еще нужно заглянуть в контору…

– Надеюсь, ты не позволишь этому старому чудовищу Колдервуду снова тебя пилить?

С тех пор как Колдервуд узнал о намерении Рудольфа в июне уйти из бизнеса, он при каждой встрече брюзжал: «Кто, ради всего святого, уходит на покой в тридцать шесть лет?»

«Я», – однажды ответил ему Рудольф, но старик не желал в это верить.

По натуре очень мнительный, Колдервуд подозревал, что Рудольф на самом деле хитрит, чтобы добиться полного контроля над корпорацией; вот почему старик неоднократно намекал ему, что, если Рудольф никуда не уйдет, все будет, как он хочет. Больше того, Колдервуд даже предлагал перевести центральную контору в Нью-Йорк, но Рудольф сказал, что давно уже не хочет жить в Нью-Йорке. Джин сейчас полностью разделяла его привязанность к старому фермерскому дому в Уитби и обсуждала с архитектором планы его реконструкции.

– Не волнуйся по поводу Колдервуда, – сказал Рудольф, вставая. – Я к обеду вернусь домой.

– Вот это мне нравится, когда муж приходит обедать домой, – сказала Джин. – А после обеда займемся любовью.

– Ни в коем случае. – И, нагнувшись, он поцеловал дорогое улыбающееся лицо.

Было рано, и Рудольф ехал медленно, получая удовольствие от вида города. Малыши в ярких курточках катались по тротуару на трехколесных велосипедах или играли на высыхающих лужайках, где уже пробивалась первая весенняя травка. Молодая женщина в брюках катала на солнышке малыша в коляске. На ступеньках большого дома из белого кирпича дремал старый пес. Почтальон Хоукинс приветственно помахал Рудольфу, и тот помахал в ответ. Слэттери, разговаривая с соседским садовником у своей патрульной машины, прервался, чтобы отдать Рудольфу честь; два преподавателя с биологического факультета, увлеченно беседуя по дороге к университету, подняли на Рудольфа глаза и слегка поклонились. Эта часть города, где было много деревьев и на тихих улицах еще стояли деревянные дома, сохранила безмятежную атмосферу девятнадцатого века – атмосферу довоенную, до всех этих бумов и депрессий. И как ему могло прийти в голову рваться из этого города, подумал Рудольф, города, где все его знают и на каждом углу здороваются, как можно променять все это на анонимную, каменно враждебную атмосферу Нью-Йорка?!

Дорога в административный корпус университета вела мимо спортплощадки, и Рудольф увидел там Квентина Макговерна в сером тренировочном костюме, который бежал разминочным шагом по дорожке. Рудольф остановился и вышел из машины. Квентин подбежал к нему – высокий серьезный молодой человек с блестящим от пота лицом. Рудольф пожал ему руку.

– У меня занятия начинаются в одиннадцать, – сказал Квентин, – а сегодня отличный день для бега, особенно когда всю зиму просидел за учебниками в четырех стенах.