Богач, бедняк

Сидя на корточках на палубе и тихонько насвистывая, Томас драил до блеска медную катушку якорной лебедки. Июнь только начался, было уже тепло, и он работал босиком и без рубашки. Плечи и спина у него загорели до черноты, и Томас стал не менее смуглым, чем греки или итальянцы, служившие на пароходах в порту Антиба. Тело его уже не было таким жилистым, как раньше, когда он занимался боксом. Мышцы не выпирали буграми, а стали более мягкими и сглаженными. Если он, как сейчас, прикрывал шапочкой облысевшую макушку, то выглядел моложе, чем два года назад. Он надвинул на лоб белую шапочку, какие носят американские моряки, и опустил козырек, чтобы защитить глаза от солнца.

Снизу, из машинного отделения, доносился стук молотка – Пинки Кимболл и Дуайер чинили насос. Завтра яхта выходит в первый в этом сезоне рейс, а во время пробного запуска левый двигатель перегрелся. Пинки, работавший механиком на «Веге», самом большом судне в порту, предложил разобраться, в чем загвоздка. Небольшие неполадки Дуайер и Томас исправляли сами, но, когда был необходим сложный ремонт, им приходилось обращаться к кому-нибудь за помощью. К счастью, Томас зимой завязал дружбу с Кимболлом, и тот помог им привести «Клотильду» в порядок и подготовить к летнему сезону. Томас не стал объяснять Дуайеру, почему решил так назвать яхту, когда они в Порто-Санто-Стефано переименовали ее из «Пенелопы» в «Клотильду». Про себя он тогда подумал, что если яхта должна носить женское имя, почему бы ей не быть «Клотильдой»? Во всяком случае, называть ее «Терезой» он, безусловно, не собирался.

Томас был счастлив на «Клотильде», хотя и сам понимал, что она не была лучшим судном на Средиземном море. Ее надстройка немного тяжеловата и открыта ветрам, максимальная скорость всего двенадцать узлов, минимальная – десять узлов, и она сильно раскачивается в бурном море. Но все, чего могли добиться двое преисполненных решимости мужчин, работая месяц за месяцем и стремясь сделать яхту крепкой и пригодной для плавания, было сделано. Она уже не выглядела ободранной шаландой, какую они приобрели два с половиной года назад в Порто-Санто-Стефано. Они уже успешно отплавали на «Клотильде» два сезона, и хотя ни Томас, ни Дуайер не стали богачами, у обоих на счету в банке были кое-какие деньги на черный день. Предстоящий сезон обещал быть даже удачнее, чем те два, и Томас с удовольствием надраивал медную катушку, видя в ней отражение солнца. До того как он связал свою жизнь с морем, ему и в голову не приходило, что простая, бездумная работа – например, начищать до блеска какую-то медяшку – может доставлять ему удовольствие.

Впрочем, все, что приходилось делать на судне, доставляло ему радость. Он любил прогуливаться с носа на корму и обратно, гладить поручни, смотреть на идеально свитые тубы канатов на светлой, из тиса, палубе, любоваться начищенными медными ручками на старомодном штурвале в рубке, аккуратно разложенными в гнездах картами и свернутыми сигнальными флажками. Он, который не вымыл в своей жизни ни одной тарелки, теперь часами скреб в камбузе кастрюли и сковороды, следил за тем, чтобы в холодильнике была безукоризненная чистота, мыл конфорки и духовку. Когда на борту были пассажиры, Томас, Дуайер и нанятый на рейс повар ходили в темно-бежевых шортах и белоснежных теннисках с оттиснутым на груди синими буквами названием яхты. По вечерам или в прохладную погоду команда носила одинаковые толстые темно-синие матросские свитера.

Он научился готовить коктейли и подавал их как положено – со льдом, в чуть запотевших красивых бокалах, и одна компания – американцы – клялась, что они зафрахтовали его яхту только из-за коктейля «Кровавая Мэри», который он готовил. Яхта, курсирующая по Средиземному морю из страны в страну, обходилась пьющим совсем недорого, так как было позволено брать на борт не один ящик не облагаемого налогом спиртного, бутылку виски или джина можно было купить за полтора доллара. Сам Томас пил редко, разве что рюмочку анисовой водки и иногда пиво. Когда арендовавшие яхту пассажиры поднимались на борт, он встречал их в капитанской фуражке с позолоченной кокардой. Он чувствовал, что это добавляет круизам морской экзотики.

Он выучил несколько фраз по-французски, по-итальянски и по-испански, так что мог объясняться во время прохождения портовых формальностей и делать закупки, но, конечно, его знаний не хватало, когда возникали какие-то споры. Дуайеру языки давались легче, и он вовсю болтал с кем угодно.