Богач, бедняк

Томас послал Гретхен фотографию «Клотильды», в облаке брызг взлетающей на волну, и Гретхен писала, что поставила снимок на камин в гостиной. «Когда-нибудь, – писала она, – я приеду в Антиб и попутешествую вместе с тобой». Она сообщала, что очень занята какой-то работой на киностудии. И подтверждала, что держит слово и не говорит Рудольфу, ни где Томас, ни чем он занимается. Гретхен была его единственным звеном с Америкой, и когда ему было тоскливо, когда он скучал по сыну, то писал ей. Он уговорил Дуайера написать в Бостон той девушке, на которой Дуайер, если ему верить, по-прежнему собирался жениться, и попросить ее при случае съездить в Нью-Йорк в гостиницу «Эгейский моряк» и встретиться с Пэппи, но девушка пока не отозвалась.

Скоро, через год-два, несмотря ни на что, он сам поедет в Нью-Йорк и попытается разыскать сына.

После поединка с Фальконетти он еще ни разу ни с кем не подрался. Фальконетти по-прежнему продолжал сниться ему по ночам. Томас уже не слишком переживал давнюю историю, но ему было жаль, что Фальконетти погиб, и, хотя прошло немало времени, он не избавился от сознания вины в смерти этого человека.

Он закончил драить катушку лебедки и встал. Палуба была теплой под его голыми ступнями. Он пошел на нос, ведя рукой по недавно отлакированным поручням красного дерева. Стук в машинном отделении прекратился, и из люка появилась рыжая голова Кимболла. Вслед за ним вылез на палубу и Дуайер. На обоих были выпачканные в масле зеленые робы – в тесном машинном отделении трудно было не перепачкаться. Кимболл вытер руки и выбросил пучок ветоши за борт.

– Теперь все должно быть в порядке, капитан, – сказал Кимболл. – Давайте проверим.

Томас прошел в рубку и включил двигатели, а Дуайер с Пинки вышли на нос, чтобы выбрать якорь; Дуайер стал крутить лебедку, смывая из шланга наросший на цепь ил. Цепь они выбрасывали длинную, чтобы яхта была надежнее закреплена, и «Клотильда» вышла почти на середину гавани, когда Пинки знаком дал понять, что они выбрали цепь, и помог Дуайеру втащить на борт якорь.

Томас уже овладел искусством мореплавания, только когда надо было войти в заставленный судами порт при сильном ветре, отдавал штурвал Дуайеру. Сегодня он нацелил нос яхты на выход из порта, сбавил скорость, пока они не вышли за его пределы и не миновали рыболовов, сидевших с удочками в конце ограждения, обошел буек и, прибавив скорость, направился к Антибскому мысу, оставив позади, на холме, крепость Вьё-Карре. Он следил за обоими двигателями и с облегчением увидел, что левый двигатель не перегревается. Молодец, старина Пинки! За зиму он сберег им не меньше тысячи долларов. «Вега», яхта, к которой он был приписан, была новая и настолько ухоженная, что ему почти нечего было делать, когда они находились в порту. Пинки томился от безделья и был счастлив что-нибудь поделать в жарком тесном машинном отделении «Клотильды».

У Кимболла, туповатого англичанина, было веснушчатое лицо, которое никогда не загорало и все лето оставалось ярко-розововым. Кимболл, как он сам говорил, был слабоват по части выпивки. Напиваясь, он становился задиристым и затевал ссоры в барах и, неизменно скандаля со своими боссами, редко задерживался на одном судне больше года. Но поскольку был отличным судовым механиком, без труда находил новое место. Работал он только на больших яхтах, так как на маленьких зря пропадал его талант. Вырос он в Плимуте и всю жизнь провел на воде. Его поразило, что Томас сумел стать капитаном, владельцем такой яхты, как «Клотильда», да еще в Антибском порту. «Янки, – говорил Кимболл, покачивая головой, – чертовски способные люди. Неудивительно, что вы – хозяева мира».

С Томасом они поладили с самого начала – встречаясь на набережной, приветливо здоровались, угощали друг друга пивом в маленьком баре при въезде в порт. Кимболл догадался, что Томас бывший боксер, и Томас рассказал ему о нескольких своих матчах, о том, каково быть профессионалом, о победе в Лондоне и о последующих двух поражениях и даже о своей последней схватке с Куэйлсом в номере лас-вегасского отеля – эта история особенно пришлась по душе драчливому Кимболлу. Но Томас ничего не рассказал ему о Фальконетти, а у Дуайера хватило ума об этом помалкивать.

– Ей-богу, Томми, – сказал Кимболл, – если бы я мог так драться, я бы вычистил всю мерзость из баров от Гибралтара до Пирея.

– И заработал бы нож под ребро, – сказал Томас.

– Наверное, ты прав, – согласился Кимболл. – Зато сколько я бы получил до этого удовольствия!

Завидев Томаса на пороге бара, он хлопал по стойке кулаком и кричал: «Видите этого человека? Не будь он мне другом, я б размазал его по палубе». И дружески обхватывал татуированной рукой шею Томаса.