Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Если бы в пути я точно придерживался инструкции Виктова, то все обошлось бы тихо и спокойно. Но я нарушил эту инструкцию. На второй день пути я обнаружил, что долина, по которой я иду, уклоняется в сторону. Вскоре я подошел к месту, где она делится на два русла, вроде детской рогатки. Мне следовало бы идти по основному руслу, как этого требовал Виктов, но боковое ответвление показалось мне более коротким путем, и я двинулся по нему. И не больше, чем через два часа, я попал в царство угля. Долина сузилась до размеров широкого оврага, и оба откоса были черными. Угольные пласты висели глыбами над моей головой. Они начинались в двух-трех метрах от поверхности земли, иногда же выходили на самую поверхность. Этот овраг был похож на колоссальный макет в институте геологии, по которому мы изучали геологический разрез пластов земли. Я совершенно не думал, что моя находка имеет какое-нибудь значение, мало ли в земле случайных скоплений угля, не представляющих практической ценности!

В этот день я и мой спутник переночевали на склоне сопки. Отягощенные мешками с образцами породы, мы к исходу третьего дня вернулись к нашей партии. Доложив Виктову о путешествии, я высыпал перед ним образцы. Увидев уголь, Виктов впился в него руками, а выслушав мой рассказ о черном овраге, сказал:

— Знаете ли вы, что это значит? Уголь у самой железнодорожной магистрали! Одно только это может решить вопрос в пользу постройки дороги именно здесь.

Уже на другой день вся наша партия двинулась к тому месту, где я нашел уголь. Пятнадцать дней мы измеряли площадь угольных пластов, рыли ямы. Это было примитивное исследование, но оно дало возможность установить, что мы натолкнулись на угольный район, содержащий промышленные запасы. Виктов приготовил обстоятельный доклад, и с ним отправил меня в Когочу. Я даже не знал, что в докладе честь открытия угля приписана мне и рассчитывал только на то, что доставка доклада позволит мне провести несколько дней с Марией. На самом деле я неожиданно стал героем дня….

Мария. Фактически мы муж и жена, а оформим после. Она говорит, что будет мальчик. Откуда она знает?

______________________

Мы готовы к отъезду в тайгу. Оказывается, нас идет не так уж и мало, около полутысячи людей. Начальником является уполномоченный ОГПУ, тот самый, который запретил мне ехать в Хабаровск. Но мое непосредственное начальство — инженер Затецкий. Вежлив, воспитан, деликатен. По-видимому, из бывших. Может быть поляк, но обрусевший. Много лет работает в ОГПУ по вольному найму. О том, что он был когда-то заключенным, я узнал случайно из слов начальника нашей экспедиции. Затецкий очень опытный специалист. Он строил шахты. Прекрасно, по-видимому, знает золотодобычу. По совести говоря, я совершенно не знаю, зачем я ему нужен. Разве только в качестве проводника.

Сегодня Затецкий принес мне Хабаровскую газету. В ней опубликована беседа корреспондента со мной. На этот раз я не обрадовался, а разозлился. Экая скотина, этот корреспондент! Он беседовал со мной, но я ничего подобного тому, что он написал, не говорил. Пошел к уполномоченному ОГПУ. Тот внимательно прочитал газету и спрашивает: — С чем же вы не согласны? Все как будто правильно.

Но ничего подобного я корреспонденту не говорил — настаивал я. — Все, что написано — его выдумка. Я говорил с ним об угле, а не о себе. Смотрите, что он пишет. Я наугад ткнул пальцем и прочитал: «Я горжусь, что живу и работаю в стране, которую ведет вперед товарищ Сталин». Ничего подобного я ему не говорил.

А разве вы не гордитесь, что живете и работаете в стране, которую ведет товарищ Сталин? — спрашивает уполномоченный.

Ну, горжусь, конечно, — мнусь я, — но к чему об этом кричать? Или вот еще: «Для советской молодежи, к которой я принадлежу, великим примером подражания является товарищ Сталин». Даже разговора об этом не было!

А вы полагаете, что это не так? — все тем же гнусно-тихим голосом говорит уполномоченный, который не может или не желает понимать меня. — Вы находите, что это неправда?

Я смотрю в его холодные глаза и мне становится противно.

— Конечно это правильно, но я этого не говорил.

— Я уверен, что вы об этом думали, а задача советской печати выражать сокровенные мысли советских людей — нравоучительно замечает уполномоченный. — Почему сокровенные? Потому, что наши люди не умеют выразить их и таят про себя. Вот печать и выражает их за вас.

«Издевается он надо мной, что ли?» — думал я. А он тем временем продолжал:

— Между прочим, все эти слова вписал я. Вы очень много говорили об угле, но уголь засекречен, и я вычеркнул сказанное вами. Из присущей вам скромности, вы мало говорили о своих чувствах, которые не могут быть засекреченными. Я восполнил этот пробел и, надеюсь, точно выразил ваши мысли. Не так ли?

Я ушел от него словно оплеванный. Зачем они так? Я ведь действительно хочу послужить родине. Сталин для меня великий человек, которому надо подражать. Но зачем же уполномоченному ОГПУ выражать мои чувства, я мог бы и сам. В этом есть что-то постыдное.