Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

Марк не понимал, о каком Карфагене заговорил Бертский, да это и не было важно. Они достигли полной удачи, вот что главное. В воскресенье Хлопов приведет отряд в станицу сдаваться. Бертский настаивал — в станице советская власть сдачу зеленых примет, а не на хуторе. Самому Бертскому сдача хлоповского отряда рисовалась началом всеобщей сдачи зеленых. Вспомнил он деда Ипата.

«Какой силищи человек, этот дед Ипат», — сказал он Марку. — «Я не мог его ни в чем убедить, он не сдастся».

Дед Ипат во весь тот день плевался, и Марк заметил, что плевался он каждый раз, когда смотрел на красные штаны Бертского.

«Я боялся, что дед Ипат плюнет на ваши штаны», — сказал Марк со смехом. — «А Остап мне сказал, что другие казаки, а особенно казачки, решили, что раз вы в красных штанах, то вы и есть самый главный представитель Ленина».

Всю дорогу, до встречи с эскадроном, они смеялись, вспоминали события этого дня, и обоим им казалось, что другой такой удачливый день и не придумаешь.

Воскресный день, на который была назначена сдача зеленых, выдался хоть и пасмурный, но без дождя. Голяков с утра был в хлопотах. В глубине души успех Бертского он приписывал себе и своему взводу разведчиков. С утра он сказал своим бойцам:

«Наш взвод, товарищи, через Марка забеспечив сдачу хлоповского отряда, и у переговорах був також комиссар Бертский. А теперь, як сама сдача есть дило не военное, а политическое, пусть Бертский действует. У нас свое дило есть. Я чую, що в станице сёдни будет до чертовой матери сякого народу шкандыбаться. Зеленых меж ними будет, к той мошкары — захотят знать, як Павло Хлопов оружье ложит. Тут нам надо вухо востро держать, а то як бы нам мозги не выпали из головы в то мисто, яким мы седла лакируем».

После этого Голяков долго переругивался с командном пулеметного взвода, требуя от того две пулеметных тачанки. Получив и поставив их в скрытых местах, откуда они могли бы обстрелять улицы, он полез на церковную колокольню и оставил там разведчика с ручным пулеметом.

К середине дня площадь заполнилась людьми. Много казаков из хуторов и соседних станиц. У некоторых из них подозрительно оттопыривалось на боках — прятали наганы и обрезы — но командир и комиссар решили ничего этого не замечать.

В полдень командир дал приказ строиться у деревянной трибуны, над сооружением которой всё утро хлопотал взвод красноармейцев. Бертский умудрился достать полотнище кумача и трибуна выглядела очень торжественно. Марк с Голяковым были на левом фланге, все остальные разведчики были поставлены у пулеметов и на чердаках домов. Промелькнуло несколько знакомых лиц, приметил их Марк, когда был у Хлоповых с Бертским. Укутанная в черный платок, прошла сторонкой старая Хлопова.

Бертский нервничал. Наступило уже назначенное время, а зеленых не было.

«Как ты думаешь, не передумали они?» — спросил он, подойдя к Марку.

«Нет, не передумали!» — заверил Марк.

«Откуда ты знаешь?»

«Люди из хутора Хлоповых тут есть. Зазря не пришли бы».

Бертский вернулся к трибуне. Из боковой улицы, совсем не оттуда, откуда они ожидались, появились всадники. Впереди на огромном вороном коне Павел Хлопов. За ним, строем по два, люди его отряда. Меж других, увидел Марк и Остапа, рядом с ним Александра, сына Ипата. А старого коршуна не было. Марк улыбнулся Остапу, как старому знакомому, хотел подбодрить его. Но тот не нуждался в ободрении. Он весело поблескивал глазами, улыбка растягивала рот.

Зеленые спешились у трибуны. Бертский каждому пожал руку. Шашка и маузер мешали ему, сползли на живот, но он не замечал и, путаясь в них ногами, обходил зеленых. Марк насчитал тридцать три человека. Значит, человек пятнадцать осталось с дедом Ипатом.

Павел Хлопов, комиссар и командир отряда поднялись на трибуну. Бертский произнес добрую речь. Слушали хорошо, аплодировали. Потом говорил Павел. Признавал свою вину, просил за себя и своих прощения у советской власти. Красноармейцы вместе с зелеными и всеми другими, кто тут был, кричали ура. Зеленые сложили у трибуны оружие, привязали коней, которые по какой-то своей лошадиной нужде начали сжевывать красное полотнище. Но у Бертского и командира отряда был свой план. Командир объявил, что сдаче подлежит огнестрельное оружие, а из холодного только то, какое военного образца. Казачьи шашки оставить казакам. С лошадей были сняты армейские седла, казачьи же седла с бархатными и кожаными подушками остались на конях. После этого командир сказал, что зеленые могут забрать своих коней и считать их собственностью. Это вызвало одобрительный гул.

«Перекуем мечи на орала!», — громко крикнул комиссар, и люди опять гаркнули ура, хоть вряд ли поняли, что он от них хотел.

Торжественная часть кончилась. Зеленые с красноармейцами менялись на память кисетами. Остап подошел к Марку. На ходу он отстегивал свою шашку.

«Возьми, Марк, это наш тебе подарок. Все наши решили дать тебе мою шашку».