Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

В полночь они были на окраине Майкопа. Аршин еле держался на ногах, его надо было волочить на поводу. От его гордой, осанистой красы не осталось и следа. А Вершок всё еще не сдавался. Маленькая лошадка словно понимала, как важно Марку торопиться. По ее вздувшимся бокам, по нервному храпу Марк знал, что и ее силы на исходе, но не имел он права жалеть коня и заставлял его бежать и бежать. Аршин стал для них обузой и как только въехали в предместье города, Марк постучался в окно первого же дома и передал его на сохранение хозяину.

На железнодорожных путях, у самого перрона, стояло три больших салон-вагона. Это был поезд командарма Буденного. На привокзальной площади было много тачанок и верховых коней. Лошади ковырялись в сене, брошенном на землю. Втиснув меж них Вершка так, чтоб он мог доставать сено, и не обращая внимания на ругань коноводов, принесших корм для своих коней и коней своих командиров, Марк пошел на перрон. Часовой не пустил его, свистком вызвал начальника караула. Тот выслушал, приказал ждать. Через несколько минут он вернулся и позвал его в вагон.

В небольшом купе Марка встретил рыжеусый человек с коротко остриженными седеющими волосами и с чрезвычайно квадратным лицом. Начальник штаба. Увидев перед собой такого невзрачного курьера, он пошевелил усами, не человек, а таракан запечный. Доложив о себе, Марк полез в шлем, запустил руку под подкладку. Там было что-то мягкое — размоченное, расползающееся под пальцами. Начальник штаба принял размякший пакет, молча ушел. Марку показалось, что, выходя, он бросил свирепый взгляд в его сторону. Дежурный, развалясь на мягком диване, читал газету, а Марк стоял, не смея без разрешения присесть. Он был подавлен тем, что не сберег пакета. Пот разъел бумагу.

Часы на столике показывали начало второго. Прошло всего четверть часа, как он вошел в вагон, а ему казалось — вечность прошла. Робко присел на краешек дивана. Дежурный посмотрел на него, ничего не сказал. Щеголевато одетый адъютант заглянул в купе и поманил Марка за собой.

Его привели в салон, переполненный людьми. Тут сидели командиры, вызванные для доклада. Невысокая женщина разносила чай. Буденный в расстегнутом френче у маленького столика в углу. Он повернулся в его сторону, и Марку показалось, что и командармовы усы сердито зашевелились.

«Подойди сюда!»

Как сквозь туман услышал Марк приказ. Подошел, козырнул и снова отрапортовал, что прислан с донесением из отряда. Хотел добавить, что признает себя виновным в порче пакета, но Буденный не дал договорить и, повернувшись в сторону, сказал:

«Посмотри, Клим, на этого хлопца. Отмахал полтораста верст и в ус себе не дует».

На Марка надвинулся невысокий человек с круглым лицом и с широко поставленными глазами.

«Как же он может в ус дуть, если у него нет усов?» — сказал он. — «Ты, Семен Михайлович, прикажи ему дуть в твои, они у тебя такие, что и вдвоем их вам не раздуть».

Ворошилов оглядел Марка с головы до ног, спросил:

«А ты чего это, товарищ молодой, такой сердитый?»

«Я не сердитый», — заикаясь сказал Марк. — «Боялся, что ругать будете».

«За что?»

«Донесение испортил. Размокла бумага».

Рыжеусый начальник штаба, усмехаясь, пояснил:

«Этот парень спрятал донесение в шапку, как гонец от Кочубея. Это есть такое у Пушкина. Но выдаст шапку только с бою, и то лишь с буйной головою. По дороге потел, разъел пот бумагу. Да только командир отряда предвидел это и завернул донесение в клеенку, размокла только о б ер т к а».

Все засмеялись, а у Марка отлегло от сердца.

Наклонившись к командарму, начальник штаба что-то тихо докладывал. Слушал и Ворошилов. В донесении говорилось о сдаче отряда Хлопова. Начальник штаба приостановился и окинул Марка внимательным взглядом. Молча протянул лист донесения Буденному. Опершись на плечо Буденного, Ворошилов вместе с ним читал этот лист. Дочитав, командарм опять на Марка взглянул.

«Так ты, значит, брат Корнея Сурова? Посмотри, жена», — крикнул он женщине, разносившей чай. «Это Корнеев брат».

Женщина подошла, ласково кивнула головой. «И даже очень похож на старшего». Говорила по-донскому певуче.

К Марку еще один человек приблизился — широкоплечий, затянутый в ремни.

«Я его тоже знаю, мы с ним земляки, да только он гордым стал и не хочет меня признавать», — сказал он.

Марк поднял голову и уперся взглядом в лицо Панаса Родионова.

«Нет, я не гордый!» — сказал Марк, — «да только я не заметил вас, товарищ Панас».

«Слона-то и не приметил!» — засмеялся Ворошилов. — «Его все белые армии приметили».

«Так я ж не белая армия, и со мной воевать товарищ Панас не будет», — продолжал Марк оправдываться.

«Между прочим», — сказал Ворошилов, — «мы теперь кличем его не Панасом, а Афанасием Сильвестровичем. Комдив, брат мой, штука большая».

«А я больше люблю, когда меня товарищем Панасом называют», — сказал Родионов. — «Прошлое напоминает».

«И что вы ребенка мордуете!» — вмешалась женщина. — «Его накормить надо, а они разговорами занимаются».

Командарм расхохотался: