Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

«Ну и ребеночек», — сквозь смех сказал он. — «Он там таких делов натворил, что прямо хоть армию сдавай под его команду. Ба, да у тебя, брат, шашка знаменитейшая. Покажи-ка. Мой дед такую имел, да в кабаке пропил».

Все заинтересовались шашкой, которую Марк вместе с портупеей протянул командарму. Тот вынул клинок из ножен, согнул его, уперши концом в пол. Долго рассматривал арабскую вязь.

«Шашка эта», — сказал он, — «из тех, какими казак дорожил больше, чем головой. С такой шашкой он мог быть вшивым, оборванным, но его повсюду примут с почетом. Сделана не иначе, как в Дамаске. Много надо поработать, чтобы такой клинок получился. В стекле сталь отковывали. Потом садился человек на коня, брал в руки раскаленный клинок и гнал полным ходом. На ветру должна такая сталь стыть, закаляться. А сам секрет стали потерян. Письмена эти. Чтобы выписать их на клинке, мастер год трудился. Вот, брат, какая у тебя шашка!»

Как только Буденный вернул шашку, женщина потянула Марка за рукав.

«Пойдем, пойдем! Им хорошо говорить, они все сыты».

В крошечном купе с одним мягким диваном было жарко. Женщина принесла тарелку с мясом, чай, белый хлеб. Потом приносила что-то еще, но Марк, привалившись к спинке дивана, спал. Проснулся он, когда уже день наступил. Внизу стучали колеса, поезд шел. Мысль об оставшемся Вершке толкнула его из купе в коридор. Здесь он встретился с начальником штаба.

«Куда торопишься?» — спросил тот. — «Спи, время еще есть».

Марк сказал ему о Вершке, сказал об Аршине, которого он оставил на городской окраине. Начальник штаба вдруг захохотал, да так громко, что из купе начали выглядывать заспанные люди. Из его слов Марк всё понял. В донесении было написано, что приедет он на коне, которого зеленые шлют в подарок. Буденный захотел его поглядеть. Марк в это время уже спал. На площади спросили они у коноводов, на каком коне приехал Марк, и те вывели Вершка. Начальника штаба снова потряс хохот.

«Выводят его», — сказал он, — «а он стоит, как крыса. Ноги расставил, голову опустил и прямо-таки смеется над нами. Командарм рассердился, а Ворошилов ради смеха стал доказывать, что конь как раз под Буденного. Тут командарм вовсе расстроился, выругался последними словами и толкнул коня от себя, а тот, не долго думая, хвать его зубами и оторвал половину рукава. Такому кавалеристу, как наш командарм, прислать крысу под седлом — плохая шутка».

Марку было очень обидно за Вершка.

«Конь добрый», — сказал он решительно. — «Он сколько верст пробежал без отдыха, зачем же его толкать? Да только это мой конь. Тот, что для командарма, из сил выбился, не мог я его довести».

Марк почистился, напился удивительно вкусного чая, когда за ним пришли. На этот раз в салоне были только командарм и Ворошилов…

Ворошилов встал, подошел к Марку и нажимом руки на плечо заставил его сесть. Крупными шагами он прошелся из конца в конец салона.

«Надо кончать воевать, Марк Суров!» — сказал он. — «В твоем замечательном возрасте нужно учиться. Придется тебе, товарищ дорогой, разоружиться — повоевал и хватит. Кем ты хочешь быть?»

Марк не знал, что ответить. Он много и горячо мечтал о будущем, но как-то никогда не отводил для себя места в нем. Себя он всегда представлял в боях, походах. Иногда он в своих думах видел себя убитым и с тоской поеживался в седле при мысли о матери.

«Ну, хорошо», — сказал Ворошилов. — «Ты об этом еще не думал. Поедешь в Москву. Дам я тебе письмо, пошлют тебя учиться. Тебе надо атаковать сильную крепость, наукой называется. Это, братец мой, крепкий орешек. Сдавай оружие и за настоящее дело берись».

Прошло два дня, и Марка послали в неведомое.

Осенний ветер гулял по степи, с лихим посвистом налетал на города и села, выл дурным голосом в тесных улицах, а там, смотришь, уносился ввысь и безобразничал средь туч — гнал их по небу, сбивал в кучу, а то вдруг начинал разгонять, рвать на шматки. Надоедало ему в вышине забавляться, опять падал на землю и выл в трубах домов, гудел над рощами и селениями, на что-то жаловался, кому-то грозил.

Доставалось от ветра и поезду. Был это тягучий, медленный поезд, из потрепанных вагонов составленный. Шел он натужно, останавливался часто; скрипел всеми суставами, но шел. В сторону Москвы путь держал. Налетал ветер на вагоны, как будто хотел столкнуть их с рельс, крепко ударялся о деревянные бока, врывался через окна, в которых не было стекол, и торопливо, воровато шнырял вокруг. В одном вагоне натыкался он на паренька. Низко надвинутая на глаза будёновка, длиннополая шинель, истоптанные сапоги. Паренек неотрывно смотрел в окно, за которым медленно проплывала степь — осенняя, почерневшая.

Марк ехал в Москву.