Боги молчат. Записки советского военного корреспондента

На Марка набежал человек с безумными глазами. Его рот был открыт в крике. Он кричал, что две машины ушло под лед. Марк был у черного пролома одновременно с аэросанями Смирнова — они прибежали с другой стороны. Исчезли тяжелый трехосный грузовик, шедший в центре колонны, и полуторатонка. В тяжелой машине было два водителя, оба погибли. В малой, кроме двух водителей, четыре пассажира. Двое успели выскочить и повиснуть на твердой кромке льда. Их вытащили на лед. Около них хлопотал врач. В несколько минут они превратились в замерзшие колоды, внутри которых еще тлела жизнь. Одежду с них спороли ножами. Голые лежали на льду. Их оттирали. Старик-амурец смачно плюнул в сторону. Слюна на лету замерзла, резко щелкнула по льду.

«С Амуром шутковать нельзя», — сказал он. — «Сурьезная река, не любит, когда прут по ней дуром».

Спасенных завернули в меха и погрузили в аэросани. Врач натер их какой-то мазью, а Смирнов приказал влить в них неразведенного спирта. Все обнажили головы, постояли минуту над холодной могилой первых шести жертв Большого Города, а потом хвост колонны обошел полынью и примкнул к передней части.

На пустынном левом берегу поднимались столбы дыма. Если подойти поближе, то под этими столбами обнаружатся крошечные избы. Вросли в землю, опасливо выглядывали из-за снежных сугробов. В окнах, вместо стекол, оленьи пузыри. Говорят, что они лучше держат тепло. Село Терпское, на месте которого назначено быть Большому Городу. Затерялось в безбрежной дикой природе. Крошечный клочок земли вымолили люди у тайги, чтоб построить свои жалкие хатенки. Не отвоевали, а вымолили. Суровая природа борется с сильными, а слабых походя уничтожает или вовсе не замечает. Она оставила эти хатенки и их обитателей: пусть живут, убогие! Таких жалких и давить-то не стоит.

Однажды оленьи пузыри в дырах окон начали легонько пошумливать — вроде и ветра, нет, а пузыри шумят, что за чудо? Вышли люди из хат, стали перекликаться испуганными голосами — такого еще не было, чтоб пузыри в окнах беспричинно шумели. Потом услышали: издалека идет глухой, но могучий гул. Испуганные люди торопливо крестились. Гул становился всё слышнее, уже можно было различить, что идет он из-за сопки, за которую сворачивает Амур. Из-за нее выползла гусеница. Издали так себе, небольшая гусеница, ногой раздавить можно. За первой другие поползли. Чем больше их появлялось из-за косогора, тем свирепее гул. Дурным голосом взвыла старая Маланья, что когда-то у шамана обучение проходила и с тех под ведьмой слыла. «Батюшки, светопреставление!» — голосила она. Хромой мерин, единственный конь в селе, который и держался только для того, чтоб невод из воды вытаскивать, вырвался из сарая и с резвостью не по годам в тайгу подался, а за ним следом поскакали два медвежонка, которых один охотник старался приручить. И людям надо бы в тайгу бежать, спасаться от ревущих гусениц, да острые глаза их уже рассмотрели, что не гусеницы то, а караван — сани, а за ними автомобили. Из-за поворота, вслед за караваном, толпы пеших людей показались.

Смирнов был в передних санях рядом со старым проводником, но Марка в заднем грузовике не было. Он с теми, кто пешком, шел. После происшествия у полыньи Марк и Смирнов долгую беседу имели, и всё о том же — как людей взбодрить. Смирнов яростно хрипел трубкой, говорил, что народ сборный, случайный, и весь этот поход — дурацкая затея. Марк хотел ему сказать, что если это так, то Смирнову не надо было соглашаться с Виноградовым, когда тот назначал его начальником колонны, но не сказал, во время вспомнил, что Смирнов не вольный человек, а ссыльный. Только упорству Виноградова они были обязаны тем, что их в ледовую дорогу вел этот бывалый таёжный волк.

Успокоившись, Смирнов глухо сказал, что, по его мнению, Большой Город будут строить заключенные. Марк напомнил ему, что комсомол взял почин, и Смирнов еще ожесточеннее захрипел трубкой.

«Я не о почине говорю, а о деле», — сказал он. — «Погубим общими силами побольше молодых ребят, и на их место погонят заключенных. Тех уж и вовсе никто не считает».

Марк поделился со Смирновым своей мыслью, на которую его навела полынья. Смирнов долго пыхтел трубкой, а потом сказал, что Маркова мысль ему нравится. Если не поможет, сказал он, то и вреда никакого не принесет.

Под вечер караван приблизился к берегу, и всем людям было приказано собраться у головных саней Смирнова. С них Марк обратился к ним. Сказал, что он до этого не имел права сообщить им секретный приказ. Блюхер объявил транспорт военным походом. Читал Марк приказ. Подчинить военной дисциплине. Считать находящимися в составе дальневосточной армии. Призвать к мужественному и самоотверженному выполнению долга.

Марк свернул лист бумаги, спрятал в карман. Ни тени сомнения не появилось у людей, и только Смирнов, наблюдавший эту картину, удовлетворенно оглаживал бороду.