Боги среди людей

Сходив за следующей коробкой, Тедди принялся упаковывать томики «Августа». Много лет не снимал их с полки. Иззи завершила серию в пятьдесят восьмом году. Долгое время книжки распродавались ни шатко ни валко; после войны спрос и вовсе упал. Пик популярности «Августа» пришелся на промежуток между двумя войнами. Августус Эдвард Свифт, годы активной жизни: 1926–1939. Конечно, Иззи, которой не стало в семьдесят четвертом, намного пережила беднягу Августа. Но образ его до сих пор жил в сознании Тедди, время от времени поднимая голову. Не иначе как сейчас этот образ состарился, и его, брыкающегося и вопящего, с прилипшей к губе сигаретой, поволокли в социальное жилье. Брюки засалены, на подбородке щетина?

Тедди съездил навестить Иззи за несколько дней до ее кончины. Тетка была уже не в себе. От нее оставались одни воспоминания, но узнать ее — без яркой помады на жадных губах, без духов, без привычной аффектации — было сложно. Одно время она хотела его усыновить. Интересно, как сложилась бы в этом случае его жизнь — совсем иначе? Или примерно так же?

Авторское право на «Августа» она завещала Тедди. Дохода оно, считай, не приносило. Все остальное имущество, включавшее дом в Холланд-парке, отошло, согласно завещанию, «моей внучке» — неведомой женщине из Германии. «Во искупление» — так и было написано, черным по белому.

После похорон Иззи они вместе с Памелой и ее дочерью Сарой перерыли весь дом. Намучились. В шкатулке с украшениями, на самом дне, обнаружился французский орден «Croix de Guerre».[11] Такое не укладывалось в голове. Двойная тайна — немецкая внучка и французский орден — подвела черту под непостижимой натурой Иззи. Доживи Урсула до этого дня, она бы со своей детективной жилкой докопалась до истины в обеих историях. Но Тедди не проявил никакого энтузиазма (за что теперь себя ругал), а у Памелы вскоре стали проявляться ранние симптомы болезни Альцгеймера. Бедная Памми: она долгие годы влачила серое полусуществование. Вот так и вышло, что двойственность Иззи осталась тайной — сама она была бы этому только рада.

Тедди упаковал студийный фотопортрет работы Сесила Битона, сделанный на заре теткиного успеха.^{71} Иззи выглядела на нем как кинозвезда: неестественная, с толстым слоем грима. «Зато гламурная», — сказала Берти. «Да, наверное», — кивнул Тедди. Этот портрет он отдал внучке, когда та впервые пришла к нему в «Фэннинг-Корт». «Но красавицей у нас в семье считалась моя мама», — сказал он. В день прощания тело Сильви покоилось в открытом гробу. Годы будто бы не коснулись ее лица, и Беа — кроме них двоих, на похоронах никого не было — даже сжала ему локоть, как на закрытом просмотре (что было недалеко от истины). С какой стати Беа? Куда подевалась Нэнси? Этого он уже не помнил. Беа, конечно, тоже умерла. Она была близка его сердцу, хотя, вероятно, не подозревала, до какой степени. Господи, одернул себя Тедди, хватит размышлять о покойных. Он упаковал портрет работы Битона вместе с Августами (или все-таки с Августусами?) и заклеил коробку скотчем.

— Это поедет со мной, — решительно сказал он Виоле.

— А Санни… где его носит? — спохватилась Виола.

Действительно, где?

В последнее время я не раз видел крупную лисицу, но в тот жаркий послеполуденный час она, конечно же, залегла, как и вся живность, где-то в тени. Репутация у лисы неважная. Ловкая воровка, зачастую слащавая, — такой она предстает в баснях и сказках, где ее имя становится символом низкой (а порой и высокой) хитрости. Она безнравственна, вероломна, порой откровенно злонамеренна. Христианское вероучение нередко приравнивает лису к Сатане. Во многих церквях по всей стране можно увидеть изображение лисицы, которая, нацепив рясу, читает проповедь гусям. (В кафедральном соборе города Или есть великолепная гравюра на дереве.) Лисица — изощренная разбойница, дьявольская, бессовестная хищница, а гуси — это стайка невинных…

Он поднялся на чердак, где, к его ужасу, обнаружился дополнительный склад коробок со всяким барахлом. В воздухе густо пахло затхлостью. Понятно, откуда шел этот дух: из одной коробки, набитой плесневелыми, ветхими листками бумаги с напечатанными через один интервал машинописными строчками. Местами просто белиберда — не иначе как поэзия, заключил Санни.