Боги среди людей

Отапливался дом гораздо лучше, чем при них с Нэнси; правда, огорчало отсутствие георгианских настенных панно, которые, как полагал Тедди, пали жертвой шестидесятых, зато в каждой комнате появились живенькие полоски, цветочный орнамент, бледный ковер и «совмещенный санузел». «Эйсвик» преобразовали в нечто неузнаваемое — короче говоря, в «Фэйрвью», где ничего не осталось ни от Тедди, ни от его прошлого. Никто, кроме Тедди, не сохранит в памяти, как они с Нэнси жались у необъятной кухонной плиты, когда среди холмов носился ветер и свистел в комнатах, заглушая Беньямино Джильи и Марию Канилью в опере «Тоска», что лилась из драгоценного граммофона. Никто не сохранит в памяти, как черно-белый колли по кличке Мосс безмятежно спал на лоскутном коврике перед той же необъятной плитой, пока Тедди набрасывал в репортерском блокноте свои «Заметки натуралиста», а Нэнси, ни дать ни взять готовый лопнуть спелый стручок, вязала крошечные вещички для незнакомого еще малыша.

Всему этому, размышлял Тедди, суждено умереть вместе с ним; он намазывал маслом тосты в столовой, которая некогда была пыльной, запущенной гостиной в глубине дома, а нынче, надо признать, превратилась в милое помещение с тремя круглыми столами, каждый под белой скатертью и с букетиком цветов. Тедди спустился к завтраку раньше других постояльцев и успел до их прихода съесть щедрую порцию бекона, яичницы и сосисок (у него до сих пор сохранился «прекрасный аппетит», как говорила — почему-то недовольным тоном — Виола), а также добродушно побеседовать с хозяйкой гостиницы, не заикаясь, впрочем, о том, что когда-то он жил в этом доме. По мнению Тедди, это прозвучало бы некой странностью. Так что беседа текла бы вполне предсказуемо. Хозяйка удивлялась бы да приговаривала: «Должно быть, после вашего отъезда здесь многое изменилось», а он отвечал бы: «Конечно! Еще как!», но ни в одной фразе и намека не было бы ни на хрипловатое воркование грачей, что спешили вечерами к своим гнездам в рощице позади фермерского дома, ни на блейковское великолепие заката, полыхавшего над вершиной холма.

— «Эйсвик», — ответила Нэнси. — Это фермерский дом. — (Тут миссис Тейлор-Скотт вздернула бровь, будто порицала фермерские дома.) — Прямо в деревне, — поспешно уточнила Нэнси. — Хотя и на краю. Вполне благоустроенный и все такое прочее.

Им удалось взять в аренду «Эйсвик» только благодаря тому, что владелец-фермер отгрохал для себя современный кирпичный особняк («со всеми удобствами») и счел старый фермерский дом обузой, а потому был только рад передать с рук на руки арендаторам эту продуваемую насквозь постройку с каменными полами в коридорах и дребезжащими стеклами. «Уникальная атмосфера!» — восхищалась Нэнси, когда они подписали договор аренды.

Если «Мышкина Норка» была крошечной, то новое жилье оказалось необъятным, излишне просторным для двоих. Снаружи этот выщербленный непогодой дом из серого камня, построенный в середине восемнадцатого века, ничем особенным не отличался, но внутри хранил следы былой элегантности: широкие дубовые половицы, крашеная георгианская облицовка в гостиной, лепные карнизы, но самое главное — огромная фермерская кухня со старой плитой сливочного цвета, похожей, как говорила Нэнси, «на большого доброго зверя». Собственных предметов обстановки у них по-прежнему не было, если не считать принадлежавшего Нэнси пианино; рассчитывать, что какая-нибудь старушка-благодетельница оставит им свое имущество, тоже не приходилось, поэтому им оставалось лишь благодарить фермера и его жену за необъятный обеденный стол, рассчитанный на орду голодных батраков.

Для небольшой гостевой столовой нового дома жена фермера потребовала у мужа гладкий новомодный столик фирмы «Эркол». «Прелесть», — из вежливости сказала Нэнси, когда ее пригласили в гости. В благодарность она принесла цветы, а потом сидела за этим незатейливым столом из древесины вяза и пила шотландский кофейный напиток, разведенный на сухом молоке. В том, что касалось кофе, и Тедди, и Нэнси были довольно разборчивы. Из фирмы «Бордерс» в Йорке они выписывали кофе в зернах итальянской обжарки. Почтальона всегда поражал аромат, пробивавшийся сквозь бумажную упаковку. Мололи зерна всегда сами, пользуясь ручной мельничкой, намертво прикрученной к кухонному столу, а варили кофе в старом перколаторе, который Тедди еще до войны привез из Франции.

— У них в новом коттедже нет души, — поделилась с мужем Нэнси, вернувшись домой. — Атмосферы нет.

Пауков и мышей в нем тоже не было. Ни пыли, ни трещин на потолке, ни ползущих по стенам потеков сырости, от которых у их долгожданной дочери начинались неудержимые приступы кашля и зимний катар. К тому же новый хозяйский коттедж находился под прикрытием холма, тогда как «Эйсвик» был открыт всем гулявшим по долине жестоким ветрам. Можно было выйти на крыльцо и наблюдать, как на их дом, подобно вражьей силе, надвигается ненастье. Оно жило вместе с ними, оно показывало свой норов: «солнцу никак не пробиться», «по-моему, собирается дождик», «снегопад проходит стороной».