Катенька на пороге своей шестнадцатой весны – о как любил этот девичий возраст Пушкин! – была чудо как хороша.
И приятель поэта Алексей Вульф, прибыв прежде в Старицу, тотчас приметил юную кузину, сразившую воображение искушенного ловеласа: «Здесь я нашёл две молодых красавицы: Катиньку Вельяшеву, мою двоюродную сестру, в один год, который я её не видал, из 14-летнего ребенка расцветшую прекрасною девушкою, лицом, хотя не красавицею, но стройною, увлекательною в каждом движении, прелестною, как непорочность, милую и добродушную, как её лета. Другая… Первые два дня я провел очень приятно, слегка волочившись за двумя красавицами».
И вновь откровения Вульфа, восхищенного прелестной кузиной: «…Она очень стройна и имеет много приятного во всех своих движениях и обращении. Мне бы очень приятно было ей понравиться».
Мечтание почти несбыточное, – слава девичьего соблазнителя уже летела по старицким весям. Как подмечала «поповна», близкие боялись оставлять Катеньку «наедине с Алексеем Николаевичем Вульфом, который любил влюблять в себя молоденьких барышень и мучить их».
На том святочном балу Вульф усердно добивался благосклонности девушки, заручившись поддержкой Пушкина, чей «светский блестящий ум очень приятен в обществе, особенно женском». «С ним я заключил оборонительный и наступательный союз против красавиц, отчего его и прозвали сестры Мефистофелем, а меня Фаустом. Но Гретхен (Катенька Вельяшева), несмотря ни на советы Мефистофеля, ни на волокитство Фауста, осталась холодною: все старания были напрасны».
И старик Гёте принят был «союзником» в ту давнюю любовную игру: Катенька Вельяшева «примерила» на себя образ Гретхен, Пушкин – Мефистофеля, Алексей Вульф – Фауста. «Героиня», однако ж, проявила завидную стойкость, нарушив тем классический сюжет. Осталось лишь «удовольствие бесить Ивана Петровича» Вульфа, влюблённого в Катеньку. Тридцатилетний владелец окрестного сельца, он давно и трогательно ухаживал за Катенькой: днями напролет сиживал подле юной барышни, держа ее маленькую ручку в своей, шепча нежности… И вдруг, нарушив его блаженство, явились дерзкие соперники, «образ мыслей» коих он посчитал «американским».
Но события разворачивались не в далёкой Америке, а в забытой Богом тверской глубинке. И радости здесь были свои, безыскусные: катания на санях с бутылками шампанского, «которые морозили, держа на коленях», поездки в Свято-Успенский монастырь и окрестные деревушки, домашние балы и праздники. Но пришёл конец и деревенскому веселью.
«Вельяшева, мною… воспетая»
На обратном пути из Старицы в Петербург (поистине, дорожная муза была благосклонна к страннику-поэту – не изведать, сколь много вдохновенных строк родилось под цокот лошадиных копыт и перестук колес) Пушкин сочинил игривое посвящение милой Катеньке.
В Петербург Пушкин возвращался с Алексеем Вульфом, и некоторые стихотворные строки приятели, забавляясь, сочиняли вместе. Поэт в «авторстве» «любезному Ловласу Николаевичу» не отказывал. «…Дорогою говорили про современные отечественные события, про литературу, про женщин, про любовь и прочее, – вспоминал о той поездке Алексей Николаевич. – Пушкин говорит очень хорошо, пылкий, проницательный ум его обнимает быстро предметы. Нравы людей узнает он чрезвычайно быстро. Женщин же он знает, как никто…»
Как ни странно, но обещание вернуться «по прежню следу» Пушкин исполнил до означенного срока – в октябре он вновь в знакомых краях!
Одним из первых, кто имел радость прочесть посвящение юной племяннице, стал добрейший Павел Иванович Вульф, приложивший руку к созданию «дорожного» шедевра.
«Павел Иванович стихотворствует с отличным успехом, – сообщает приятелю Пушкин. – На днях исправил он наши общие стихи следующим образом:
И добавляет: «Не правда ли, что это очень мило».
Не забыт и сам адресат – Катенька Вельяшева, с коей Пушкин уже успел повидаться: «Гретхен хорошеет и час от часу делается невиннее…» Ревнивая Анна Николаевна, – ведь они вместе сочиняют послание брату Алексею, – согласиться с тем замечанием не желает.