Прицеп развернулся практически перпендикулярно дороге, грозя столкнуться с автомобилем буквально через несколько секунд. Они пролетали так, словно опережали жизнь, оставляя ее без трех секунд в прошлом. Мерилу успела только посмотреть, как прицеп оказался перед самим автомобилем. Стефан успел попытаться открыть дверь. Но именно, что это была всего лишь попытка. Дверь заклинило. Ее вместе с машиной и Мерилу в ней словно выдернуло из руки Стефана, отбросив его в сторону. Автомобиль прочесал по асфальту метров десять, прежде чем остановил свой ход неуправляемый трак.
Боль в руке, переходящая в плечо. С онемением. Стефан практически не чувствовал ее, видя как автомобиль его стиснуло, и он превратился в лепешку, и Мерилу была внутри. Еще жива. Он видел это.
По виску потекла кровь. Она словно вернула Стефана в реальность, и он наконец-то вышел из скоротечного ступора, даже не вытерев ее, слыша некоторый звон в ушах. Он побежал к Мерилу.
Дышит… Но вся в крови и взгляд ее словно из мучительной бездны. Словно она заберет ее сейчас, с каждым более тяжелым вдохом и считанным выдохом. Нет, этого нельзя допустить!
У Стефана появились слезы на глазах и страх внутри его сердца забил бешенным барабаном. Страх потерять ее в этот момент. Оно болестно сжималось, не желая жить, если сейчас, прямо на его глазах не станет Мерилу. Как же тяжело ему было не думать об этом. И как же тяжело ему было помочь ей в этот момент. Стиснутой. Раздавленной моментом жизни. Положением в этой жизни. Смерть пронеслась в полуметре от него. Но она попала прямо в Мерилу.
До сих пор перед глазами Стефана в мельчайших подробностях была эта картина. Словно была написана только вчера, и висела у него на стене картиной из жанра ретроспективного тафофильного экспрессионизма, на которой он видел ее каждое утро, когда просыпался, и каждый вечер, когда ложился спать. Он и не спал толком, проживая день за днем так, словно один и тот же, сознательно мучая себя им. Не отпускал его. А Стефан не прощал самого себя. За тот день. За тот поворот. За то, что одна секунда разделила их жизни.
В ее глазах… он видел жизнь. Она боролась. Он видел ее борьбу ради него и ради их будущего ребенка. Он никогда не забудет того, каким был ее взгляд. Таким понятливым… и обреченным… словно последним… осознающим свой конец.
Почти всю ночь тело Мерилу боролось с тем, чтобы не испустить свой дух, и не оставить Стефана одного, без двух самых бесценных жизней. И тщетность этой борьбы Стефан искренне не хотел вспоминать, все же часто думая об этом.
Сидя у могилы Мерилу, он стоически переводил взгляд и смотрел на могилу своего не рожденного сына – Роберта. Так он назвал его, когда хоронил его отдельно, но рядом с его матерью. Прикусив губу от желания расплакаться, он возвел глаза к небу, пытаясь сдержать слезы, понимая, что ими ничему не помочь. Задавал один и тот же вопрос о том, почему же он не погиб, и почему же он не в могиле, словно взывая к смерти, зная, что у нее свой черед. И до чего же больно признавать ввиду своего мировоззрения, что рая нет. Что в нем нет Мерилу. Что там не будет и его. Он ее не увидит. Больше никогда. Никогда он не обнимет ее за живот.
И храня свой личный ад в собственном сердце, он принимал единственную тешившую его мысль о том, что хотя бы может общаться лишь с ее могилой, с ней в гробу, пока жив сам. Поскольку признавал, что человек после смерти попадает лишь туда. И больше никуда.
Поздно вечером Льюис прислал Стефану сообщение на пейджер. В нем говорилось о том, чтобы Стефан как можно скорее заскочил к нему сегодня. В субботу. Видимо, до понедельника не подождет, раз уж он упомянул Робинсона в сообщении.
Стефану очень не хотелось подниматься со стула, сидя за печатной машинкой. Совсем недавно он стал пробовать себя писателем. Скорее для себя. И скорее – снова. Он не относился к этому столь серьезно. Скорее – с не покидающей его ностальгией того юношеского порыва, который подавно захоронил в себе. Видимо, не совсем. Грела его одна идея…
Первые строки давались ему очень тяжело. И, собственно, сообщение Льюиса делало его попытку удачно начать свою задумку невозможной на данный момент. Он чувствовал что-то неладное. Ему пришлось отложить свою попытку, как следует прочувствовать себя писателем романа, судя по уже угасшему рабочему настрою на сегодня.