Боярин, скиф и проклятая (СИ)

Девушка запуталась пальцами в своих расплетенных волосах, и заскулила, жмурясь. Страх не исчез, как после страшного сна. Он продолжал грызть ее изнутри, продолжал жрать, как зверье в лесу жрало. Стен вокруг не было, но девушка чувствовала, словно стены вокруг нее сжимаются. Раньше не было у нее ни страха, ни боли, но теперь они были вокруг нее, выплясывали, как черти, хороводы водили.

— Ты — Ауруса? — раздался голос Куницы за ее спиной.

— Я, — она обернулась, глядя на скифа.

Куница был более не в крови, раны на шее как не было, но на ее месте остался шрам, татуировку пересекающий. Скиф не решался к ней подойти, держась в стороне, как дикий зверь, что человека повстречал. Уж в зверье Ярогнева за годы охоты разбиралась, видно ей было, что Куница не видит в ней своей.

— Ты мою душу у Ареса вымолила, говорят, — проговорил он, щурясь.

— Можно и так сказать, — Яра едва поборола желание подняться с камня и подойти к Кунице, броситься к нему в объятия, рассказать все, но в горле встал ком: взгляд его более не был таким, как ранее.

Она была ему чужая. Он смотрел на нее, как на чужую.

— Говорят, что я, — Куница приблизился, — знал тебя раньше, что моя ты была.

— Забудь, — выдохнула Яра, отвернувшись. — Знаю, что забыл обо мне, Анагаст сказал.

— Будь моей и сейчас, — проговорил он. — Раз до того моя была, значит, и после того моя.

— Не буду я твоей, не мила я тебе больше, — Ярогнева нахмурилась, бросив в сторону камешек. — А как не мила — нет тому смысла, чтоб быть твоей.

— Как же не мила? — спросил Куница, подойдя еще немного ближе. — Ты собой хороша, как же не милой быть всякому? Будь моей — волчице одной без волка негоже жить.

— Да, мила тебе, но не так, как мне бы того хотелось, — она поднялась с камня. — Я тебе мила, потому что надо так, потому что волчиц в стае не осталось. Сердцу не мил будешь по долгу.

Он был так близко, и одновременно — далеко, и от этого хотелось завыть, заорать от боли. Яра, повинуясь желанию, осторожно подошла к Кунице и попыталась, как раньше, прикоснуться к его щеке. Волк перехватил руку, проговорив:

— Что ты делаешь?

— Вот и я о том, — выдохнула она, а перед глазами все поплыло от слез: он больше не доверял.

Она попыталась высвободить свою руку, но Куница держал крепко. И не хотелось разрывать эту связь, хотя на самом деле то было лишь слабой ее частицей. Скиф продолжал держать, и на миг показалось, что он вспомнил. Куница поднес ее ладонь к лицу, и прикоснулся к ней щекой. Волк на миг застыл, в его глазах промелькнуло что-то знакомое, а затем — исчезло.

— Я… — выдохнул Куница, и хотел было что-то сказать, но торопливо отпустил ее руку и пошел прочь.

Яра беспомощно осела на камень и зарыдала. На руке еще сохранялось прикосновение к его щеке: жесткой и колючей от щетины, но горячей и родной до одури. Она все еще ощущала его запах, видела перед своими глазами его глаза. От этого выть хотелось.

— Не вожак я, — донеслось до нее рычание Лютобора, — Куница — вожак! А я забираю свою семью и домой возвращаюсь.

Яра поднялась с камня и пошла к бранящимся, утирая лицо рукавом. Лютобор нависал над Анагастом, и рычал на него, глядел до того грозно, что впору бы обделаться, но старик был непреклонен.

— Стая теперь твоя семья! — возражал Анагаст. — А Татьяна — добыча. За нее золотом уплачено.

— Моя семья — это жена, сын и сестра, — противился брат. — Где они?!

— Надо поговорить, — проговорила Яра, подойдя к брату. — Как закончишь со стариком бороться…

— Лютобор, разговор к тебе есть, — перебил Куница, подойдя к новоиспеченному вожаку стаи.

— Никаких разговоров! — взбесился боярин. — Анагаст, если ты не вернешь мне жену и сына, я тебя голыми руками придушу! Раз я вожак — значит, и добыча моя! Отдавай!

— Хватит вопить, — зашипела Татьяна, встав неподалеку с сыном на руках. — Вам двоим надо поговорить. А к тебе, волк, у меня дело есть.

Куница был в смятении. Он помнил все: и то, как Лютобору клятву дал, и как с ним путь нелегкий проделал, и как Яру бой проиграл. Но не мог вспомнить, была ли при всем этом беловолосая Ауруса, сестра бояринова. Руку мог дать на отсечение, что впервые ее видел, но Анагаст, да и другие волки в стае, говорили, что не отходил он от нее, что своей назвал, когда в стаю привел. И от одного взгляда на нее становилось Кунице странно. Казалось, будто вот-вот и в памяти промелькнет ее лицо, но ничего. Ничего он не чувствовал и ничего не помнил.

В стае шептались, что Ауруса его душу у Ареса вымолила, что к жизни он вернулся благодаря ей, хотя мертв был. Не просто так это было, Куница знал. Не просто так Ауруса о его воскрешении молилась, и не просто так она у самого Ареса его душу выпросила.