Бойся сбычи мечт

Чтобы хоть как-то унять пляшущие мысли, я стал считать секунды. Когда-то давно я учился музыке. Сначала в музыкальной школе по классу аккордеона и фоно, потом в музыкальном училище по классу ударных инструментов. Потом играл в военном оркестре, ансамбле. И уже на пенсии я порой подрабатывал, стуча в барабан или в литавры. Так что счёт в меня заложен крепко. Я бы даже сказал, вбит.

В большом произведении, исполняемом оркестром, удар в литавры не част, поэтому приходилось включать свой внутренний секундомер, чтобы прозвучать в нужное время. Я даже читал в промежутках книжку.

Умение вести мысленный подсчёт времени пригодилось и развилось в бытность моего пребывания в спец роте осназа, где я прослужил восемь лет, переезжая с одной войны на другую, где и нахватался свинца и осколков, кои и прервали мою жизнь в «моём времени».

Ведя счёт и размышляя, я подумал, что может быть всё это время я провалялся в коме? Очень уж была похожа на кому пустота и темнота, окружающая меня.

Воспоминания о той вечности, проведённой мной в коме, укреплению моего духа не способствовали. Я внутренне зарыдал и сбился со счёта. Моя душа металась и билась в стены, как птица, но ничего не происходило. Очень долго ничего не происходило.

* * *

Игра вместе с другими женщинами собирала первую зелень и корнеплоды батата, когда вдруг увидела знакомый силуэт.

— Флора!? — Вскрикнула она. — Ко мне!

Собака подбежала, и чуть вильнув хвостом, остановилась в нескольких метрах от девушки. Собаки так и не шли к людям. Игра вынула из сумки специально взятую с собой «вкусняшку» и попыталась приманить собаку к себе, но мясо и в этот раз пришлось бросить.

После того, как собаки вернулись без Урфа, Игра горевала долго. Да и сейчас после второй зимы без брата, сердце при виде собаки сжалось и в глазах выступили слёзы. Без Урфа всё было не так.

Урфа ещё ждали, но город постепенно привыкал к правлению Срока. Но эта зима далась тяжело. Появились те, кто не желал работать, но требовал себе еду. Срок не смог им воспрепятствовать. Наконец, когда сошёл снег и лёд на реке стал хрупким, а рыбалка из-за этого прекратилась, группа из восьми самцов отобрала бронзовое оружие у других, захватила хранилище с запасами еды и фактически узурпировала власть.

Игра задумавшись впилась зубами в корнеплод.

— Эй, женщина! Положи еду в корзину. Или будешь наказана, — вскрикнул смотрящий.

У Игры слёзы хлынули из глаз.

Глава девятая

Я выпал из небытия резко. Только что меня окружала темнота и тишина, и вдруг в голову ворвалось всё. Казалось, весь мир хлынул в меня и наполнил ощущениями. Я снова видел, слышал, обонял и чувствовал боль в теле. Такую сильную боль, что я закричал.

Кто-то вскрикнул, кто-то заговорил на непонятном для меня языке. Я открыл глаза, обернулся на крик и ничего не понял. Вокруг меня горел огонь. Я сидел, скрестив ноги и прислонившись к чему-то спиной, а вокруг меня мирно горели маленькие костерки. За костерками сквозь пламя угадывались какие-то люди. Было сильно жарко, если не сказать, горячо. Сильнее всего болела грудная клетка и голова. Я снова застонал и захотел лечь, но было негде.

Пошевелив головой и ощупав руками землю, я попытался опереться на левую руку и оттолкнувшись встать, но рука подломилась, и я едва не упал лицом в костёр. Однако тело моё и лицо упали на брошенную на костёр кожу.

Костры вокруг меня вдруг погасли, разом накрытые шкурами. Вокруг меня вдруг радостно загомонили. То, что радостно — я понял, а вот, что гомонили — нет. Что за хрень? Кто я? Где я? Мелькнул анекдот: «могу ли я — магнолия». Я рассмеялся и закашлялся, вдохнув дым.

Меня подхватили и куда-то понесли. Не далеко. Мелькнули звёзды. Я вдохнул чистый морозный воздух, снова закашлялся, и подумал: «Мне ещё пневмонии не хватало… А она будет».

Сильно болела грудь. Словно мне попало в «броник» из «стечкина». Отрабатывали мы такое, помнится. Но когда это было? В какой жизни? В моей голове переплелись мысли и воспоминания. Я не понимал, какие из них мои, какие — чужие, какие — просто придуманные, прочитанные или рассказанные кем-то.

Голова болела. Мое радостное настроение снова улетучилось. Было очень больно и я заорал:

— А-а-а! Господи! За что мне это?!

Мне смочили губы. Окружающие меня люди снова разом заговорили, что-то единообразное и напевное. Превозмогая боль, я попытался расслабиться. Через некоторое время боль съёжилась и отступила, а я заснул.

* * *

Меня разбудило солнце, ярко и жарко ласкающее моё лицо. Откинув покрывало из мягких шкур, я подставил себя его лучам и ощупал пальцами обеих рук проломленную Урфом грудину. Зажила и чесалась страшно.

Зима закончилась давно. За эти несколько месяцев я освоил язык индейцев на уровне понимания, но говорить ещё не умел.

Моя душа вселилась в тело вождя племени, погибшего от рук Урфа. Тот, в свою очередь, получив от взбесившегося гиганта смертельные удары по голове и груди, успел наколоть Урфа на длинное копьё. Они оба испустили дух одновременно.