Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

— Насилие не является главным в диктатуре пролетариата. Отнюдь нет. Но революция должна суметь защитить себя. Иначе — кровь. Потоки крови. Рабочие Парижа помнят, как это было!

— Страшный век — век крови,— глухо сказал Барбюс.— Мы в сумерках мира и не знаем, проснемся ли завтра. Нам поможет лишь одно: мы знаем, из чего сделана ночь... Рабочие Парижа помнят, как это было!.. И последних защитников Коммуны у каменной стены на Пер-Лашез... Мечтаю о великой чести, когда придет мой час... Оставим это. Вы сказали: «Пока путь один». Пока. Я не ослышался?

— Весной прошлого года пролетариат Венгрии взял в свои руки власть без вооруженного восстания и кровопролития. Вы, конечно, знаете, как ликовал Ленин. Венгерская Советская республика существовала всего сто тридцать три дня, но она существовала. Пока путь один; кто знает, какие пути принесет рабочему классу будущее!.. Искренне признателен за беседу, мэтр Барбюс. Позвольте представить вам одного из тех, о которых я говорил так многословно, молодого туринского коммуниста и вашего читателя. Его зовут Марио Монтаньяна. «Огонь», который вы писали в окопах, он прочитал в тюрьме.

— Вы действительно читали мою книгу в тюрьме? — спросил заинтересованный Барбюс.

— Если быть точным, не читал, а слушал.

И Монтаньяна рассказал, как в начале 1918 года в туринскую «Карчере нуово» был доставлен главный редактор «Аванти!» — Джачинто Менотти Серрати. Ему разрешили писать, Серрати принялся за перевод книги Барбюса на итальянский язык. Как раз в ту пору заключенного Монтаньяна взяли в бухгалтерию писарем. По должности разрешалось передвигаться по тюрьме. К новому писарю быстро привыкли, Монтаньяна стал иногда похаживать один и разговаривать с товарищами через «дневные глазки», открывающиеся снаружи. Каждый день он подходил к камере Серрати, открывал глазок, Серрати, приблизив губы к глазку, прочитывал несколько страниц своего перевода. Монтаньяна стоял в коридоре и слушал. На другой день, улучив момент, снова оказывался под дверью камеры Серрати. Так Монтаньяна прослушал почти всю книгу. Рукопись перевода удалось переправить на волю, но, к великому сожалению, она погибла год спустя, когда фашисты в первый раз подожгли помещение «Аванти!». Книга Барбюса вышла в Италии в другом переводе, менее удачном, как кажется Монтаньяна.

История эта очень взволновала писателя. Он глубоко затянулся докуренной до конца папиросой, поморщился — табак весь сгорел, тлела бумага,— закурил новую папиросу и спросил, не знает ли Грамши итальянского юношу, совсем мальчика, который в прошлом году прислал ему во Францию тетрадку стихов. Стихи поразили Барбюса подлинным вдохновением. Фамилия поэта Де-Марки. Грамши, улыбаясь, ответил, что прекрасно знает Де-Марки. Нельзя ли его разыскать? — спросил Барбюс. Разумеется, можно... Он в соседней комнате. Позвали смущенного общим вниманием Джино.

Прощаясь, Барбюс сжал руку Грамши, сказал, что встреча произвела на него сильное впечатление, он обдумает услышанное. Если Грамши не возражает, то, возможно, ему удастся написать о новых туринских друзьях.

Писатель выполнил свое намерение, но в форме, которую в декабре 1920 года нельзя было предположить. Полтора десятилетия спустя на весь мир прозвучал призыв Барбюса: «Спасем жизнь Грамши!»

Глава третья

ОТ ЛИВОРНО ДО РИМА

1

Из-за плотно затворенных дверей зала в фойе ливорнского театра Гольдони прорывался неравномерный, то затихающий, то усиливающийся, гул. Грамши помедлил возвращаться в зал, пытаясь по гулу определить «температуру» аудитории. «Температура» явно приближалась к верхней отметке шкалы, как, впрочем, и во все предшествующие шесть дней работы XVII съезда Итальянской социалистической партии.

Седьмой день делегаты обсуждают положение в стране, пути борьбы за социализм, принятие или непринятие «21 условия» приема в Коминтерн, выдвинутых его II конгрессом. Седьмой день сражаются ораторы трех основных фракций: коммунистов, максималистов-центристов, реформистов. Седьмой день бурлит зал, аккомпанируя ораторам аплодисментами, свистом, ироническими возгласами. А иронии итальянцам не занимать стать: когда один из ораторов одобрительно отозвался о Народной партии («Пополари»)—политической партии итальянских католиков,— по всему театру пронеслось насмешливое «пи-пи, пи-пи, пи-пи».

Временами «температура» достигала высшей отметки, и тогда стихийно возникал мощный разноголосый хор, песней продолжая дискуссию: коммунисты пели «Интернационал», максималисты — «Бандьера Росса», реформисты — «Рабочий гимн», сочиненный Турати. Пение разряжало атмосферу, работа съезда продолжалась.