Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

Тишина. Спокойно течет река. А на берегах другой реки гремят выстрелы. Та, другая река спускается со склонов Западных Альп и, прежде чем разрезать надвое Ломбардскую низменность, утоляет жажду Турина — города заводов и рабочего класса. За два года фашизм превратился в вооруженную организованную силу.

Тишина. И кажется, что в этой тишине кричат строки газетных сообщений. Бои между фашистами и вооружившимися рабочими в Равенне. Кровавые столкновения в Генуе. В Бари. В Анконе. В Милане. В стране новый правительственный кризис. Причина кризиса, вернее, повод для него (любопытно, весьма любопытно!): фашисты учинили погром в квартирах депутатов Мильоли — члена Народной партии и Гариботти — социалиста. Народная партия поставила на обсуждение парламента вопрос о неспособности правительства обеспечить в стране гражданские права и безопасность. К резолюции присоединились социалисты, коммунисты и... фашисты. Дважды внимательно прочитал сообщение. Что это — отступление, вызванное инстинктивным ощущением опасности, или заранее рассчитанный демагогический ход?.. Представим ситуацию с точки зрения Муссолини. Захват единоличной власти — логическое завершение двухлетней эволюции фашизма. По-видимому, Муссолини маневрирует, решая вопрос, каким путем лучше прийти к власти, то есть участвовать в правительстве или нет... Как дальше разовьются события? Ясно одно: итальянскому пролетариату предстоят труднейшие бои. Ленин предупреждал об этом еще более года назад... Но какая нелепость — приехать в Москву и свалиться...

Тишина. Спокойно течет река. Куст орешника с чуть побуревшей листвой. Огороды, женщины копают картошку. Когда шел к реке, поздоровался по-русски, женщины ответили улыбаясь, вероятно, он смешно выговаривал слова приветствия.

Говорят, в Подмосковье в этом году хороший урожай. Судя по настроению женщин, это так... Кажется, голод побежден по всей Советской России. Но сколько понадобится усилий, чтобы справиться с его экономическими, и, может быть, еще труднее преодолимыми последствиями: болезнями, детской дистрофией, страхом человека, перенесшего голод, перед завтрашним днем.

Осеннее солнце словно невзначай коснулось листвы плакучих ив, склонившихся над самой водой, позолотило светло-коричневые стволы могучих сосен. Почему этот бор близ Москвы «серебряный»? Скорее — золотой. Надо спросить товарища Евгению.

— Где вы родились, Женя? — спросил он однажды.— В Москве?

— Нет, далеко-далеко от Москвы. В Томске.

— Томск? Это в Сибири? Покажите по карте, пожалуйста.

— Если хотите. В красном уголке есть карта.

По дороге Евгения Аполлоновна спросила:

— Вы уже сидели в тюрьме, Антонио?

— Уже сидел,—усмехнулся Грамши.—В Турине. Три года тому назад. Только совсем недолго.

— Страшно в тюрьме? В детстве я спрашивала папу: он в семидесятых годах сидел в Петербурге. Папа пожимал плечами и отвечал: не страшно, а сыро и грязно.

— Я тоже пожму плечами и отвечу: жарко, нестерпимо жарко и грязно. Ночью нельзя спать из-за жары. И мириады насекомых.

— Жара еще хуже, чем сырость.

— Как мудро утверждали средневековые схоласты: de gustibus non est disputandum[6]. Оставим это.

Евгения Аполлоновна пристально взглянула на Грамши.

— Последнее время вы возбуждены, Антонио. Я знаю, в Италии все так сложно. Что, Муссолини очень плохой человек?.. Не улыбайтесь. Вопрос звучит наивно, да?

— Для политика, пожалуй, наивно. Что вам сказать? Он опытный оратор, ловкий журналист, вообще человек, отнюдь не лишенный способностей. Но все меркнет перед честолюбием и беспринципностью. В сочетании с энергией эти качества делают его человеком, опасным для общества. Но хватит о Муссолини, тем более мы пришли... Какое звонкое название у вашего города: Томск!

В красном уголке висела старая географическая карта Российской империи с многоцветными пятнами губерний.

Евгения Аполлоновна провела по карте пальцем. Палец пересек европейскую территорию России, часть Сибири и уперся в черный кружочек.

— Вот.

Проследив за долгим путем пальца, Грамши с уважением перевел взгляд на Евгению Аполлоновну.

— Вы молодец, Женя.

— Чем же я молодец? — засмеялась Евгения Аполлоновна.— Родилась и все. В большой семье. Да и какая я сибирячка. Болею без конца.

— Вы поправитесь, скоро поправитесь. У вас уже совсем здоровью глаза. Будь я врачом, прежде всего смотрел бы пациенту в глаза. Пульс и прочее — потом. Ваши братья и сестры тоже родились в Сибири?

— Нет, только я. Надя родилась в Царском Селе под Петербургом, Таня — в Самаре на Волге, потом я — в Томске, Ася — в Царском Селе, а Юля и Витя в Женеве,

— Юля и Витя — мальчики?

Евгения Аполлоновна засмеялась.

— Витя — да. А Юля вовсе даже не мальчик, а, представьте себе, очень милая девушка. Я вас познакомлю. Может быть, даже завтра.

...Он шел по дорожке санаторного парка. В удивительно многоцветном уборе стояли клены. Надо спросить у Жени, почему осенью у подмосковных кленов листья бывают стольких цветов и оттенков. Зеленого, желтого, красного и какого-то очень солнечного золотисто-оранжевого?