Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

Прижимая к груди футляр со скрипкой, Юлия с трудом протиснулась к эстраде, высматривая, к кому бы обратиться. Вот этот пожилой, скуластый, с седеющей щеточкой усов показался знакомым. Увидела, как к нему наклонился с эстрады один из устроителей митинга-концерта...

— Здравствуйте, Александр Серафимович.

Александр Серафимович... Конечно, это же писатель Серафимович. Юлия видела его однажды на литературном утреннике, потом встречала на улице, на Пресне (оказалось, они живут почти рядом). Может быть, и Серафимович заметил свою соседку, вот оп бросил взгляд в ее сторону. И Юлия торопливо отвернулась, чтобы предательская краска снова не залила уши, щеки, шею, но продолжала искоса наблюдать за писателем. А тот всматривался пристально и цепко, затем вынул из внутреннего кармана записную книжку и стал делать в ней пометки.

«Известия», 1918. 6(19) января № 4(252). «А. Серафимович. Впечатления».

«...К краю эстрады скромно подходит девушка в белом с черным, со скрипкой, с милым девичьим, спрашивающим у жизни лицом: «Что ты есть? И что ты таишь?

Она прижимает скрипку и медленно, легко и странно изгибая руку в сквозном рукаве, подымает смычок, а я опускаю глаза:

«Эх, напрасно она «Легенду»... Надо считаться с публикой — не поймут: начнется сморкание, кашель... Напрасно...»

Я стоял хмуро, опустив глаза, и в ту же секунду от эстрады к человеческому морю медленно, звеняще потянулась певучая, не обрывающаяся нить, похожая и непохожая на человеческий голос, то едва уловимая, готовая погаснуть, то густо свертывавшаяся грудной жалобой низкого контральто, потянулась и погасила все звуки, царствуя.

И я поднял глаза...

Видали ль вы остеклевшее море?

И в нем забытые повисли облака, и отразились горы, и берег, и дальний полет белой чайки.

Слыхали ль вы, как перестают дышать восемь тысяч человек?

Так вот о чем поет эта черноволосая девушка, вот о чем поет она из-под длинного нескончаемого смычка.

О чем?

И о том, что есть счастье и печаль, и есть прошлое, и подернуто волокнистой синевой неведомое будущее...

Девушка принесла свое чудесное искусство, свое творчество; его бережно приняли и теперь благодарили.

А я радостно смотрел на возбужденные лица».

Грамши выписался из санатория. Перед отъездом попрощался с Антонычем и передал главному врачу присланную из Италии посылку. В ней были йод, касторка, карболка, хинин — простые, но столь необходимые лекарства.

— У меня к вам просьба, Женя,— сказал он, прощаясь.— Не могли бы вы подарить мне на память вырезку из газеты «Известия» с очерком этого писателя.

— Серафимовича? Если хотите... Пожалуйста.

— Спасибо. Как он сказал? Девушка с милым, спрашивающим у жизни лицом. Поразительно точно...

3

Приближался IV конгресс Коммунистического Интернационала. Работы было невероятно много. Приходилось наверстывать упущенное в дни болезни.

Прибывали первые делегаты. Некоторые из них по уже установившейся традиции выезжали в промышленные центры страны. Об этом давно мечтал Грамши. Но хватало времени. Времени всегда не хватает. Решил ехать. Выбрал Иваново-Вознесенск. Не без задней мысли: в Иваново-Вознесенске с родителями и сестрой Анной жила Юлия Шухт.

Последняя встреча с Юлией в санатории была короткой и какой-то холодноватой. По чьей вине? Юлия торопилась по своим делам, а Грамши считал минуты, когда закончится сонная санаторная жизнь. Тревожили вести, приходящие с родины.

На прощание он сказал:

— Я никогда не был в Иваново-Вознесенске. Ведь это город рабочий, город промышленный. Его называют «русским Манчестером», правда? Впрочем, в английском Манчестере я тоже не был.

— К нам ближе,— смеясь сказала Юлия.— Приезжайте.

— Приеду.

Он помнил о своем обещании, но дни следовали за днями в безмерном напряжении. 2 октября после болезни вернулся в Москву и приступил к работе В. И. Ленин. Грамши предупредили, что в конце месяца Владимир Ильич постарается встретиться с представителем итальянской партии в Коминтерне. Если ехать в Иваново-Вознесенск, то ехать немедленно.

Добрая мысль,— поддержал товарищ, которому Грамши сообщил о своем решении,—подберем сопровождающего и поезжайте.

— Зачем отрывать людей от работы? Я уже произношу кое-какие обиходные слова по-русски.

— Вас понимают? — любезно осведомился товарищ,

— Редко,— признался Грамши.— И все же я превосходно доеду один.

— Как хотите. Я распоряжусь, чтобы вас посадили в поезд. И прошу не отказываться. Это не такая простая операция, как вам кажется.

Операция действительно была не простая. Тем более, что именно в этот день, 15 октября, вступило в силу новое расписание пассажирских поездов. На вокзале творилось нечто невообразимое. Боец дорожной охраны провел Грамши в вагон до начала посадки. Полой шинели смахнул с нижней полки шелуху от семечек, для чего-то попробовал рукой прочность сидения и сказал, сопровождая слова соответствующими жестами:

— Ось туточки и ложись, товарищ. Ночь длинная.

— Спасибо, товарищ,— с удовольствием выговорил Грамши по-русски и сел.

— Эх, не понял,— огорчился боец,— Ложись, говорю, сразу ложись, место займи.