Бойцов не оплакивают. Повесть об Антонио Грамши

Горел большой дом, самый большой на улице, как он узнал позднее,— здание Дворца труда, где помещался губпрофсовет. В отсвете пламени мелькали только что прибывшие пожарные. У самого горящего здания они установили выдвижную лестницу. С натужным визгом тросов и блоков — эти механические звуки прорывались сквозь гул голосов и треск пламени — она ползла все выше и выше, напоминая издали детскую игрушку. По ступенькам еще двигающейся лестницы карабкались фигурки пожарных. В пламя с шумом устремились тугие струи воды.

Цепочка людей протянулась к подъезду горящего здания. Из рук в руки передавали папки, книги, музыкальные инструменты — нехитрое имущество губпрофсовета. Цепочка двигалась, очевидно внутри, где бушевало, люди менялись. Не раздумывая, Грамши принял из рук последнего в цепочке связку книг и передал ее человеку, который уже стоял за ним.

Цепочка двигалась. Грамши оказался внутри здания, на лестнице, на втором этаже. От дыма спирало дыхание, кружилась голова. Он принимал, передавал, принимал, передавал... Казалось, этому не будет конца. Но вдруг протянутые к соседу руки вернулись пустыми, а сосед, рослый парень без шапки в расстегнутой красноармейской шипели, надетой прямо на нижнее белье,—очевидно, парень вскочил прямо с постели,— говорил Грамши:

— Шабаш! Команда была, понимаешь.

Что такое «шабаш» Грамши, конечно, не понял, но было ясно, что работа окончена. Пошатываясь, он побрел вниз по лестнице.

На улице уже было светло. У входа в здание стоял человек в кожаной куртке и каждому выходящему пожимал руку.

— Спасибо, товарищ!

Грамши ощутил крепкое пожатие, и у него непроизвольно ответно вырвалось:

— Грацие, компаньо.

— «Компаньо?» Постой, постой, а ты кто будешь?

Человек в кожанке внимательно вгляделся в протянутое ему удостоверение члена президиума Исполкома Коммунистического Интернационала, удивленно посмотрел на Грамши, еще раз на удостоверение, и лицо его расплылось в улыбке.

— Вот так гость. Сейчас мы вас, товарищ из Коминтерна, определим в гостиницу. Умоетесь, отдохнете.

Грамши кое-как объяснил, что гостиница потом, а сейчас он торопится вот по этому адресу. И протянул спасительную бумажку.

— Шухт. Знаю. Хороший старик. Дочки у него активистки, Юлия и Анна.

Смысл сказанного Грамши понял. «Шухт... Юлия...» «Активистки», вероятно, что-то близкое итальянскому «аттивиста». А человек в кожаной куртке уже подозвал к себе парня, к удивлению Грамши, того самого, что стоял рядом с ним в цепочке.

— Знаешь, где Шухт живет? С бородой, на Маркса похожий, что у нас лекцию читал. Знаешь. Вот отведешь товарища.

— Так я не одетый,— смутился парень.

— Ничего. Девок на улицах еще нет, Рано. Шинель только застегни.

В доме Шухтов уже встали. Гостя встретили с любопытством и искренним радушием. Сели завтракать. Кипел самовар, чуть попахивало дымком. Грамши извинился за то, что причинил хлопоты. Вот самовар, например. Аполлон Александрович улыбнулся и объяснил, что за границей они действительно от самовара отвыкли, но дома снова привыкли. Вкусно, удобно, дешево.

— Прямо гимн самовару,— засмеялась Юлия Григорьевна.— Но вы бы посмотрели, что творится, когда самовар не хочет разгораться.

— Что особенного творится,— возразил Аполлон Александрович.— Чертыхнусь раз или два, потом ищу старые сапоги, которые Юля обязательно куда-нибудь засунет,

—- Почему сапоги? — удивился Грамши.

— Вы не знаете, как сапогом раздувают самовар? — даже обрадовался Аполлон Александрович.— Я вам покажу, как это делается.

— Не сейчас, надеюсь? — кротко спросила Юлия Григорьевна. Аполлон Александрович неохотно согласился отложить демонстрацию на вечер.

— Древнее это искусство я постиг еще в раннем детстве,— шутливо пояснил Аполлон Александрович,— на кухне, от денщиков родителя моего Александра Ивановича. Не разрешалось обер-офицерскому дитяти на кухню, но, сами знаете, запретный плод сладок.

Разговор шел на итальянском языке, слова «обер-офицерскому дитяти» Аполлон Александрович произнес по-русски.

— Подзабывать стал итальянский, нет уж той легкости,— пожаловался он. И стал расспрашивать собеседника о Риме. Грамши отвечал, время от времени тревожно посматривая на дверь в комнату, куда, выпив стакан чая, ушла Юлия. Грамши казалось, что Юлия недовольна его приездом, он с трудом заставлял себя поддерживать разговор.

Дверь открылась, вошла Юлия в теплом пальто и накинутом на голову темном шерстяном платке.

— Ты куда, дочка? — остановился на полуслове Аполлон Александрович.— Гость у нас. И день воскресный. Я вот рассказывал Антонио о нашей последней семейной прогулке по Риму. Символическая прогулка, помнишь?