Боль так приятна. Наука и культура болезненных удовольствий

А может быть, сейчас 2005 год, и я на гастролях с Blue’s Clues, голодаю весь день и заставляю себя поглощать и извергать обратно полуготовую пищу с грязной посуды на подносах, которые стоят у дверей отеля, пробираясь по неразличимым коридорам глубокой ночью. Может быть, сейчас 2001 год, и я в балетной школе-интернате, меня тошнит от ужина перед репетицией, тошнит от завтрака перед школой, тошнит от обеда, тошнит посреди ночи, тошнит в душе, тошнит на заправке, тошнит в доме моего парня, тошнит дома на Рождество, тошнит в шкафу, тошнит в моих руках, тошнит, тошнит, тошнит. Может быть, сейчас 1996 год, и мне десять, и я обнаружила, что от отказа от еды мой желудок чувствует режущую боль, но это того стоит, потому что внезапно я также чувствую себя сильной. Да, тогда тоже было плохо. Но совсем не так, как в 2007 году, в той чикагской квартире. На тот момент я долго и тщательно скрывала расстройство пищевого поведения на протяжении большей части своей жизни, но танцы всегда держали настоящую проблему немного в стороне. Без чувства собственного достоинства, без нелепой дисциплины балета или цели, которую он мне предлагал, я была пуста и зла, как никогда в жизни. Моя внутренняя сущность была полностью затуманена долгим, продолжительным криком, и боль давала мне отсрочку от него. Я использовала свое тело, чтобы заглушить боль. Я вступила в заговор против самой себя.

Это больше не моя жизнь. Терапия, община и тысяча ведер раскаленной пеленой любви привязали меня к этой земле и каждый день учат меня, как по ней ходить. Я больше не поглощена потребностью в забвении, не планирую каждый момент своей жизни в соответствии с компульсией к страданию. И все же.

И все же!

Я ищу боль. Я строю вокруг нее свою маленькую тихую жизнь. Я получаю от нее удовольствие, я играю с ней, я построила гребаную карьеру на ней, как на бетонном фундаменте. Чувствовать себя плохо, чтобы потом стало лучше, – это все еще игра, в которую я играю, помощь, которую я использую, моя награда. Что же тогда отличается от моей старой жизни?

Мой опыт причинения себе вреда не уникален.

«Мне кажется, что у нас с тобой был очень похожий опыт самоповреждения», – пишет мне по электронной почте моя коллега по лабораторной работе в колледже Анна Джозеффи[6].

Важно отметить, что Анна – дикая и страстная, одна из тех людей, которые хороши слишком во многих вещах, и, если бы у нее хватило смелости быть засранкой, можно было бы возненавидеть ее за это, но она прекрасна, поэтому вы обречены обожать ее вечно. В те времена мы много мучились с плодовыми мушками и делали много хитростей, и я занесла ее в круг моих любимых людей за то, что она сделала сумку с прозрачным смотровым окошком, чтобы показать миру свою домашнюю крысу. Она уникальна. Как и у меня, ее отношения с болью сложны, от разрушительных до игривых. Как она сама говорит:

– Я думаю, что грань между вредным и доброкачественным мазохизмом очень размыта! – Это сложно объяснить психотерапевтам. – И они обычно дают совет: «Следите за этим и старайтесь не делать того, что не слишком полезно».

Спасибо, конечно, но есть более конкретный совет, чем этот?

Анна начала заниматься самоповреждением летом, когда ей исполнился двадцать один год. Имея в анамнезе психические заболевания и неудачное фармацевтическое вмешательство, она устроилась на летнюю практику в Альбукерке, «вдали от всех моих друзей и семьи, одна в квартире». Дальше, по ее словам, все пошло как по маслу.

– Я начала резать себе предплечья. Я существо привычки и шаблона, поэтому у меня был своего рода ритуал.

Для нее это было связано с эмоциональной разрядкой. По ее словам, она много плакала и проводила время, погрузившись в эстетику. Это было время глубокой депрессии и отчаяния. Ее страсть к порезам быстро перешла в хроническую форму, став неконтролируемой.

Вернувшись во Флориду, она не отказалась от своей новой привычки, но была вынуждена быть более сдержанной из-за соседей по комнате. Позже, в том же семестре, она бросила учебу и переехала к родителям, которые пытались контролировать членовредительство Анны с помощью усиленного и навязчивого наблюдения. Это не сработало, но вскоре новые отношения помогли Анне дать выход эмоциям, чтобы перезагрузиться и проработать тему ответственности в ее жизни, что в итоге помогло ей перестать резать себя.

– Это было своего рода насилие, которое мне было необходимо, чтобы отказаться от привычки. Это определенно было похоже на зависимость во многих отношениях. Это было похоже на то, что я могла делать в плохие моменты, чтобы все прекратилось.

Одна из вещей, которая делает историю Анны такой интересной для меня, не говоря уже о дружбе, это то, что она во многом параллельна моей собственной патологической истории с болью, а также моему игривому настоящему. После ужасного опыта самоповреждения Анна также перешла к различным видам боли намеренно.