Вдруг вспомнилось. Однажды на судействе она и какой-то пацан из средней группы, стояли у бортика, следили за техникой прохождения поворота. И вот в конце соревнований, на самых слабых заплывах, на сто-комплексе, к пацану подошёл Филькин, она не помнила, который из них. Пацан тут же перестал следить, а до этого три дисквалификации махнул. А тут, на самых слабаках, перестал. А слабаки – это самое главное. Тренеры говорят, что внимательнее всего надо следить за слабыми, чтобы не привыкали к ошибке. В последнем заплыве плыло всего трое. Но добросовестный пацан заговорился, забыл об обязанностях – ведь с ним разговаривал сам Филькин! Она тоже не стала давать отмашку. Да ну. Пусть мальчик порадуется, он же и без дисквалификации знает, что надо касаться ногами бортика, просто он так долго ждал заплыва, волновался, перестарался, у него просто не получилось, но он знает как правильно…
− Как хочешь, Кристин. А только из-за каких-то… бассейн бросать – последнее дело. Смотри: сколько у нас в бассейне девчонок красивых, у многих парни, и никто кроме тебя не бросает.
− Я красивая?
Нет, она знала, что она красивая. Но горб! Кифоз же у неё третьей степени!
− Всё я пошёл. Уши лечи. На таком ветру да с мокрой башкой без ушей вообще останешься, и кончай психовать.
И она пришла на следующую тренировку. Да и как бы она объяснила родителям, что бросает бассейн. Нет! Бассейн её спасение. Да пусть крейзи! Пусть сто раз крейзи… Да пусть не общаются, не замечают, пусть игнорят. Да и потом, если объективно… Кроме «крейзи» никто ей ничего обидного не говорил, никаких оскорблений. Просто Вишневская от неё отринулась, а теперь, по осени, ещё ездит на скейтах с каким-то здоровым парнем из центра боевых искусств – специально вокруг спорткомплекса гоняют на скейтах, чтобы все видели. А она, Кристина, и до Вишневской была сама по себе. В общем, ерунда. Надо плавать. На внутренних соревнованиях она может и место займёт, злоба и обиды – отличная мотивация. Душу грело, что Филькины заметили её настроение, правда, выводы странные сделали. Решено: плевать на всех и плавать.
Осенью звёздами соревнований были Филькины. Они выполнили первый взрослый. Что называется, попёрли у них, наконец, результаты… Весь бассейн аплодировал. Точнее, несколько родителей дожидающихся награждений. Филькины плыли полторашку19
, там первый взрослый им маячил ближе всего. От окружных соревнований до городских пошло-поехало по нормативам. К февралю братья штурмовали КМС20. Но не взяли. В апреле случилось совсем смешное. Филькин, ладно бы Лёшка, а то Сашка, плыл четыреста-комплекс и случайно после поворота оказался на соседней дорожке. Это ж как он со спины на брасс так перевернулся − непонятно. Зрители ахнули. Чтоб на другую дорожку вынырнуть, такого ещё никто не видел. Давно на каких-то соревнованиях она наблюдала, как кто-то из младшаков после поворота врезался в ограничитель дорожки и буравил, буравил секунды три-четыре, пока не понял, что плывёт на одном месте. Но это ж толстяк, аутсайдер «заблудился», а тут Сашка Филькин. Она видела, как Сашок расстроился. Но не посмела подойти, сказать ему ободряющие слова. Да ему и без неё эти слова сказали… целая толпа поклонниц. Да и что теперь говорить: КМС приказал долго ждать. Когда он вот так трагически сидел на лавке, обхватив руками колени, не поднимая головы, она поняла совершенно ясно, что только благодаря ему, она сейчас здесь, у ванны бассейна. Сколько раз за этот год она вспоминала ветер, мокрые свои волосы, остановку, уезжающий троллейбус…К ней подсел Лешок. Он совсем не был расстроен дисквалификацией брата.
− Ну чё? Как там с твоим дела?
− С кем? – не поняла она.
− Ну с Серафимычем? Помирилась?
− Ой, да ну что ты, Лёш. Какой Серафимыч!
− Ну, ты же тогда ревела.
− Я не из-за этого.
− Из-за КМСа, что ли?
− Ну можно сказать что «да», − опять приходилось врать. Она давно забила на КМСа. Два года не могла выполнить – значит, не судьба.
− Понятно, − сказал Сашок. – Ну а чё ты не идёшь, Сашка не успокаиваешь?
− Не знаю. Стесняюсь.
− Понятно. Ну и я стесняюсь,
Они долго, пока шли заплывы на полторашку, сидели на лавке и смеялись, скоро и сам Сашок присоединился к ним.
Летом она опять поехала в лагерь. Всё-таки, уже шестнадцать. Последний раз. Всё-таки, она всех знает давным-давно. Да и пусть она крейзи. Пусть. Всё равно это родные для неё люди. Опять получалось, что она десятая среди старших девочек, а комнаты были на троих. Жила она опять с мелкими, девчонки, сильно подросшие за год, аж завизжали от радости, что её к ним подселяют. В середине смены к ней подошёл Сашок.
− Ты чё на дискач не ходишь?
Она пожала плечами.
− Приходи.
Она не пришла.
На следующий день, когда загремела на весь лагерь музыка, Сашок выловил её у корпуса, взял за руку и сказал:
− Кристина! Не пойму. У тебя парень есть или не есть?
− Не есть!
− Тогда идём на дискач.