Болотница

Лоскатухин, не отрывая взгляда от брыкающейся на одном месте нечисти, которая шипела, ломалась, плевалась, рычала утробно в тщетной попытке разглядеть противника, выждал одному ему известный момент и сделал едва заметное движение рукой, на которое Пират отреагировал мгновенно.

Лоскатухинский пёс бросился вперёд со сверхъестественной (что не удивительно) скоростью и в два прыжка вцепился болотнице прямо в её мертвенно-бледную гусинолапую ногу. С внезапной силой и быстротой тварь, ещё ломающаяся и извивающаяся, словно пиявка, нагнулась под невероятным углом, схватила животное за голову и принялась обеими руками сжимать.

От неожиданности я перестала кричать и только, открыв рот, тяжело дышала, чувствуя саднящее сорванное горло.

— Читай молитвы без остановки, по кругу! — прикрикнул на меня Лоскатухин своим хрипловатым голосом. — Не опускай крест!

Мне показалось, что пальцы болотницы с синими ногтями мертвеца, впившиеся в собачью голову, удлиняются, как щупальца, и словно пробираются под шерсть, под кожу, превращаясь в кривые, острые, цвета болотной жижи когти.

На меня снова стал наползать липкий страх.

Не давая себе поддаться этому разрушительному ужасу, громкой скороговоркой, уже наизусть, я принялась выкрикивать молитвы, вкладывая всю силу, какую только могла найти в себе. Боясь смотреть на схватку нечисти и призрачного животного, я в то же время не могла оторвать от неё глаз и только представляла, как слова молитвы, будто плети, бьют нечисть по рукам, по мерзкому лицу, бьют её, бьют…

Тварь завизжала оглушающе пронзительно и тонко. Я даже невольно втянула голову в плечи, не имея возможности заткнуть уши и тоже непроизвольно ещё сильнее повышая голос. Удивительно, но в этом визге опять было что-то птичье. Так кричат какие-то болотные птицы. Может быть, выпь. И всё же к этому птичьему воплю примешивался звериный рык.

Освободив голову одним резким рывком, не обращая внимания на раздирающие шкуру до самого мяса когти гнусной твари, Пират внезапно дёрнулся вверх и вцепился в горло болотной нечисти. Во все стороны из прокушенной шеи болотницы брызнула какая-то гнусная густая бурая жижа. Шматки её попадали на траву и кочки, разъедая их, словно кислота, заставляя траву чернеть и скукоживаться. Те капли жижи, что шлёпнулись на шкуру собаки, проедали её насквозь, оставляя кровавые язвы.

В этот же самый миг пустые мутные глаза болотницы расширились, став похожими на плошки: она увидела Лоскатухина, разглядела его.

— Ты! Ты! — завизжала потусторонняя тварь, вкладывая в этот вопль всю ненависть, всю мощь своего разочарования. Мне даже показалось, что своим визгом болотница подняла вонючий липкий ветер, отбросивший назад мои волосы и приподнявший полы пиджака старого Лоскатухина.

Но старик даже не пошевелился.

И сейчас же, буквально в одно мгновение, и животное, и тварь провалились в трясину целиком, будто под ними раскрылся какой-то люк, поглотивший их, или, скорее, разверзлась земля.

И наступила тишина, полная тишина.

— Бульк! — это затянулось ряской и тиной окно в трясине, в которое провалилась болотница. Будто и не было ничего.

Я стояла неподвижно, боясь пошевелиться, ещё минуту. И только потом изо всех сил зажмурилась и медленно-медленно обернулась.

Сглотнув неизвестно откуда образовавшийся в горле комок, я, вся трясясь от напряжения и волнения, осторожно открыла глаза.

Глава 32

Позади меня стояла моя мама.

Ноги грязные, в ссадинах. Тапочки она потеряла. Лак на ногтях облупился. Это первое, что я увидела.

И только потом посмотрела ей в глаза. Знакомые мамины глаза, разве что какие-то ошалевшие, будто от недосыпа. Часто моргающие. В уголке правого глаза набухла и скатилась по испачканной щеке слеза, оставляя светлую дорожку.

Она стояла растерянная, как не до конца проснувшаяся. Такая живая в своём дурацком грязном сарафане с оторванными карманами, сжимая и разжимая бессильно повисшие вдоль боков руки.

— Мамочка, — прошептала я.

— Вичка…

Я бросилась к ней и обхватила обеими руками, не выпуская, однако, крест и тетрадь. Прижалась крепко-крепко, ощущая живое тепло. Она так же крепко и одновременно ласково обняла меня в ответ и, поцеловав, зарылась носом в мою макушку. И было слышно, что она плачет, но не хочет мне этого показывать.

И запах у мамы был такой знакомый, родной, любимый мамин запах.

Никакой тины, никакого болота, никакой плесени, никакой тухлятины, которая пропитала, казалось, всё вокруг в этой отвратительной местности.

И тут сердце моё снова упало, а затылок сильно сдавило от страха, как бывает, когда слишком туго стянешь резинкой волосы. Противного тошнотворного страха.

Вырвавшись из маминых объятий, я резко развернулась и вскинула крест, который всё ещё не выпускала из руки.

Но тихие, едва слышно хлюпающие по болотной жиже шаги принадлежали не болотной нечисти.

С облегчением я выдохнула, меня словно отпустило, даже затылок перестало стягивать, и я начала опускать руку с крестом.

— Это вы! — обрадованно воскликнула я.