Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских а

Что до Хюнлайна, то тому было без разницы, кто победит, главное, чтобы это была немецкая машина германской команды – и можно было произнести очередное длинное славословие Рейху перед собравшейся публикой, а затем отбить телеграмму с победной реляцией лично Гитлеру.

И далее по ходу сезона немцы на своих «серебряных стрелах» принялись штамповать победы, отметая всякую возможность иностранного вмешательства в соперничество двух своих команд. На Гран-при Италии в Монце лидерство снова поначалу удерживал Штук. После десяти кругов Нойбауэр яростно сигнализировал Руди флагом: «Прибавь!» Караччола, превозмогая немыслимую боль, подчинился приказу. Двадцать кругов. Тридцать. Сорок. При каждом торможении боль такая, будто нож в бедро вонзают. На пятьдесят девятом кругу Руди, наконец, вырвался в лидеры.

Штук заехал на пит-стоп – то ли дозаправиться, то ли резину поменять. Руди рвался дальше, вперед, в отрыв – к столь близко замаячившей долгожданной победе, – но сил уже не было: перенапрягся. До финиша оставалось еще долгих пятьдесят семь кругов – два часа мучительной езды – и он также зарулил в боксы. Из последних сил жестами подозвал Фаджоли, чья машина сломалась в начале гонки, и попросил заплетающимся языком: «Принимай, гони дальше…»

Механикам пришлось на руках выносить обессилевшего Руди из кокпита. Стоять на ногах он уже не мог.

Фаджоли довел гонку до победного конца, и они с Руди разделили лавры первенства, но столь половинчатая победа была слабым утешением. Если он не способен выдержать гонку до конца, значит, он потеряет место в команде, потеряет то, ради чего он просыпается каждое утро.[258]

Ближе к концу сезона 1934 года у Рене Дрейфуса также наступила череда неудачных выступлений. Последнюю значимую победу в том году он одержал 29 июля на Гран-при Бельгии. Хотя и там ему помогло стечение обстоятельств. Сначала бельгийская таможня за два дня до старта затребовала с немцев такую сумму пошлины на ввоз на территорию страны 3000 литров горючего на спиртовой основе, что обе их команды предпочли отказаться от участия, – эдакий националистический гамбит. Но и в отсутствие фаворитов Рене безнадежно отставал от двух Alfa Romeo и выше третьего места не поднялся бы, если бы Широн не вылетел с трассы, а у Варци не отказал двигатель. Чистой воды везение. Через три недели в Ницце уже́ у самого Рене перед входом в поворот заглох двигатель, и ему еще повезло, что его Bugatti вылетела с трассы в тюки с соломой.[259] В команде ему нравилась обстановка, но никак не сама Bugatti Type 59, откровенно проигрывавшая в классе Alfa Romeo P3, не говоря уже о «серебряных стрелах». Французская пресса, однако, этого во внимание не принимала и почем зря поносила Рене за то, что он не оправдывает ожиданий, которые на него возлагались после блестящего выигрыша Гран-при Монако в далеком уже теперь 1930 году. Хотя Рене было всего 29 лет, он вдруг начал резко седеть и в придачу к прочим напастям получил от кого-то из журналистов прозвище «старик».[260]

Журналист Жорж Фрэшар обвинял Рене в том, что после аварии в Комменже он так и не восстановился, утратив то ли остроту реакции, то ли присутствие духа.[261] Если честно, Рене и сам за собой стал замечать отсутствие былого запала и излишнюю осторожность на трассах. Да еще и похороны обгоревшего тела его друга Станислава Чайковского несомненно удобрили почву под его всевозрастающими страхами.

В конце концов Рене настолько пресытился неудачами (и критикой), что на старт Гран-при Виши вышел с тяжелого похмелья после устроенной накануне попойки. Сколько Морис его ни отговаривал от участия в заездах в таком состоянии, Рене к нему не прислушался и при весьма скромном составе участников[262] занял лишь четвертое место.[263]

В конце августа Рене твердо решил доказать на Гран-при Швейцарии себе (и миру спорта), что он по-прежнему заслуживает права считаться одним из лучших гонщиков. Le Patron не планировал заявлять команду на это впервые проводившееся соревнование, однако Рене его уговорил откомандировать в Берн хотя бы его одного. «Нам бы, может, и хотелось видеть в Рене Дрейфусе фаворита, – писали по этому случаю в L’Auto. – Тем более, что он, увы, в одиночку будет защищать цвета нашего флага в сражении против итальянцев и немцев… Но мы не думаем, что он способен на победу в таких кондициях».[264]

Каждый дюйм брусчатки Берна, казалось, изготовился к приему столь знакового события. Витрины кондитерских были уставлены сладостями на гоночные темы, а официальный плакат с исполненной одним стремительным импрессионистским мазком серебристо-красной гоночной машины на фоне пронзительно синих гор казался вездесущим. Перед входом в Bellevue Hotel, роскошный дворец XIX века с шикарными видами на швейцарские Альпы, где разместились гонщики, на флагштоках реяли национальные флаги Германии, Италии, Англии и Франции.