Большая гонка. Драма на миллион. Легендарная история о том, как еврейский гонщик, американская наследница и французское авто посрамили гитлеровских а

Что Рене поразило, так это то, что в нарушение давней традиции гонщики, хотя и остановились все в одном отеле, из своих команд практически не отлучались и в общие компании не перемешивались. Немцы держались сами по себе, итальянцы сами по себе, да и они, французы, тоже. Полная разобщенность и взаимное отчуждение вместо привычной общей компании.

То же самое было и на тренировочных заездах. «Серебряные стрелы» огородили канатами и даже задрапировали брезентом от глаз любопытствующих и объективов фотографов, которых еще и бесцеремонно выпроваживали, прежде чем открыть капот. Механики бдительно следили за тем, чтобы не выдать ни единого намека на секреты скорости. Немецкие команды, особенно Mercedes, держали при себе в боксах целые армии охраны. Ведь им важно было сохранить в строгом секрете способы достижения любых преимуществ, вплоть до полусекундного выигрыша времени на дозаправке или смене резины, – в этом они видели залог победы, которая была нужна как воздух не только Рейху, но и самим немецким командам, чтобы и дальше получать от правительства щедрые бонусы после каждого призового финиша.[265]

В воскресенье 26 августа – в день гонки – над трибунами вдоль трассы длиной 7,3 км, проложенной по пригородному парку Бремгартен, нависла напряженная атмосфера. Могло показаться, будто там снова проводится Гран-при Германии, поскольку прибывшие в Берн многотысячные толпы оголтелых нацистов со свастиками на рукавах наглухо перекрикивали всех прочих болельщиков.

Лидерство со старта захватил Ганс Штук – и сразу пошел в отрыв. Рене же, как ни старался, долго не мог обойти Нуволари и Широна, а когда ближе к середине гонки ему наконец удалось прорваться на вторую позицию, его отставание от P-Wagen Штука составляло почти две минуты, и нагнать его было просто нереально. За пять кругов до финиша он, к тому же, закипел и вынужден был заехать на пит-стоп долить воды в радиатор, а вернулся на трассу снова только третьим, пропустив вперед еще и Августа Момбергера, партнера Штука по Auto Union.

В итоге Рене так и остался третьим, но то ли в мельтешении круговых его внеплановый заезд на пит-стоп прошел не замеченным болевшими за Францию и Bugatti, то ли они приняли P-Wagen Момбергера за машину Штука, обходящего Рене на круг, – толпа французов была убеждена, что их соотечественник финишировал вторым. Когда же диктор объявил итоговые результаты, поклонники взорвались негодующими возгласами: «Нет, Дрейфус второй!» – немецкие же болельщики, возмущенные неуважением к их соотечественнику Момбергеру, пришли в ярость, – и разразилась массовая драка. Для пресечения этого всплеска насилия устроители попросили Рене выйти к микрофону и подтвердить, что он финишировал третьим, что он и сделал. Все произошедшее привело его в глубоко подавленное состояние. Его любимый спорт катится во все ширящуюся пропасть вражды между странами. Гонки все более политизируются и становятся ареной межнациональных битв, а не состязаний в мастерстве пилотов, и нацисты явно не жалеют денег на доминирование своих команд.[266]

После гонки Луи Широн намекнул Рене, что Энцо Феррари подумывает о приглашении Дрейфуса на следующий сезон в свою команду. Через несколько дней Рене завел с Мео Костантини разговор о своем будущем в Bugatti. Костантини не стал его удерживать, сказав, что Le Patron уважает Рене как гонщика и тепло относится к нему как к человеку, но, действительно, пора им, видимо, расходиться.[267]

Напоследок, немного поколебавшись, начальник команды Bugatti решил все-таки дать Рене один дельный совет. Глядя на свои мозолистые руки и, вероятно, памятуя о том, что именно ими он вырвал в свое время немало ярких побед в собственной гоночной карьере, Костантини произнес в своей обычной мягкой, но подчеркнуто многозначительной манере:

– Рене, из тебя вышел бы один из лучших в мире гонщиков, если бы не одно «но»: ты недостаточно агрессивен. Ты слишком ровен, слишком правилен, слишком надежен. Это все от того, что успех тебе дался рано, быстро и легко, – развивал свою мысль Костантини. – Тебе не хватает злости. Найди себе что-нибудь, за что нужно бороться, биться, драться изо всех сил. Без этого тебе до величия не допрыгнуть.

Критика глубоко задела Рене за живое, ранила в самое сердце, но он знал, что Костантини прав.[268]

Рене отбыл из Мольсайма, имея на руках полученные в подарок от Le Patron’а часы его собственной работы, официальное приглашение от Феррари присоединиться к его команде и опубликованное в рубриках светских хроник объявление о его скорой свадьбе с Шушу.