Большая грудь, широкий зад

Сыма Ку сидел на каком-то бревне, свесив взлохмаченную голову на грудь. На коленях у него лежала навзничь вторая сестра. Ее голова покоилась у него на сгибе локтя, кожа на шее натянулась. На белом как снег лице черной дырой зиял разинутый рот. Она была мертва. У сидевшего вплотную к Сыма Ку Бэббита на ребяческом лице застыл взгляд глубокого старика. Откинувшаяся к нему на колени шестая сестра беспрестанно дрожала, а он поглаживал ее по плечу большой, распухшей от сырости пятерней. За створкой прогнивших ворот какой-то тщедушный мужчина пытался свести счеты с жизнью. Брюки сползли у него до колен, открыв измазанные серые трусы. Он пытался зацепить полотняный пояс за верх ворот, но было слишком высоко, и, как он ни подпрыгивал, ничего не получалось. По характерной форме затылка я понял, что это Сыма Тин, дядя Сыма Ляна. Окончательно выбившись из сил, он подтянул брюки и снова завязал пояс. Обернулся к остальным, конфузливо хихикнул, а потом, всхлипывая, уселся прямо в грязь.

С полей задул утренний ветерок. Он с безразличным высокомерием разгуливал по крыше этаким мокрым черным котом с серебристым карасем в зубах. Из залитых дождем низин выкарабкалось кроваво-красное солнце, отсыревшее, изможденное. Судя по всему, будет наводнение. Воды Цзяолунхэ катились бурными валами, и в тиши раннего утра их шипение и плеск слышались особенно отчетливо. С высоты жернова через умытые ночным ливнем оконные стекла было видно, как по просторам августовских полей красноватой дымкой растекается солнечный свет. Перед мельницей дождь смыл всю пыль, обнажив твердую каштановую землю; она сверкала, как лакированная, и на ней в предсмертной агонии изгибали хвосты два карпа с зеленоватыми спинками. Прибрели, спотыкаясь, двое в серой армейской форме: один – худой и долговязый, другой – пухлый коротышка. Они тащили большую бамбуковую корзину, полную крупной рыбы. Там были и карпы, и белые амуры, и серебристо-серые угри. Увидев карпов на земле, они поспешили к ним почти бегом со своей корзиной. Выглядели они очень неуклюже: ну будто связанные между собой журавль и утка.

– Вот это карп! – воскликнул коротышка. – И не один! – добавил долговязый.

Пока они подбирали рыбу, я успел рассмотреть их лица и уже не сомневался, что эти двое соглядатаев отдельного полка прислуживали официантами на свадебном ужине шестой сестры и Бэббита. Караульные у мельницы наблюдали за ними краем глаза. Позевывая, подошел командир взвода охраны:

– Ну что, Толстяк Лю и Доходяга Хоу? Что называется, в ширинку шасть, а там матчасть? Рыбу уже на земле собираете?

– А вам, комвзвода Ма, несладко приходится, – прогнулся перед ним Доходяга Хоу.

– Ну не то чтобы несладко, а вот жрать хочется, аж брюхо подводит, – ответил Ма.

– Вернетесь со службы, а там и рыбный суп готов будет. Такую великую победу одержали – как не приготовить бойцам угощение! – подхватил Толстяк Лю.

– Рыбы-то всего ничего! Вам, поварам, хватило бы, и то хорошо, какое уж тут угощение для солдат, – зевнул Ма.

– Вы какой-никакой, а руководитель, ганьбу, а руководитель должен подкреплять слова доказательствами. Критика должна быть политически верной, нельзя говорить все, что в голову взбредет, – заметил Доходяга Хоу.

– Да пошутил я, разве можно принимать всё за чистую монету! – оправдывался Ма. – Несколько месяцев не виделись, Доходяга, а вон уже как складно излагаешь!

Пока они препирались, показалась матушка. Она шла в отблесках зари медленно, тяжелой поступью, но в ее походке чувствовалась уверенность.

– Мама… – заплакал я. Спрыгнув с жернова, я метнулся было к воротам, чтобы броситься в ее объятия, но поскользнулся и шлепнулся в грязь.

Придя в себя, я увидел взволнованное лицо шестой сестры. Рядом стояли Сыма Ку, Сыма Тин, Бэббит и Сыма Лян.

– Матушка пришла, – попытался объяснить я Няньди. – Своими глазами видел. – Вырвавшись из ее рук, я побежал к воротам, но налетел на чье-то плечо, покачнулся и снова ринулся вперед, пробираясь среди скопища людей.

Подбежав к воротам, я забарабанил по ним кулаками с криком: «Мама… Мама!..»

Один из часовых просунул в щель вороненое дуло автомата.

– А ну тихо! – грозно прикрикнул он. – После завтрака отпустим.

Услышав мой голос, матушка ускорила шаг. Перейдя вброд канаву на обочине, полную воды, она направилась прямо к воротам.

– Тетушка, стой! – остановил ее комвзвода Ма.

Матушка отпихнула его в сторону и, ни слова не говоря, пошла дальше. Красные облески у нее на лице походили на потеки крови, а рот кривился от гнева.

Караульные быстро сомкнули ряды, выстроившись черной стеной в одну шеренгу.

– Остановитесь, мамаша! – Комвзвода схватил матушку за руку, не давая ей двигаться дальше. Матушка наклонилась вперед, изо всех сил стараясь вырвать руку. – Ты кто такая? Чего тебе здесь нужно? – посыпались его злобные вопросы. Он дернул ее за руку, матушка попятилась и чуть не упала.

– Мамочка! – захныкал я.

Глаза матушки налились синевой, искривленный рот вдруг раскрылся, и раздался глубокий грудной кашель. Не обращая ни на что внимания, она рванулась к воротам.