Большая игра, 1856–1907: мифы и реалии российско-британских отношений в Центральной и Восточной Азии

Чтобы дать на него ответ, полезно напомнить читателю о попытках Лондона «перезагрузить» русско-британские отношения после окончания Крымской войны. В реальности английский истеблишмент прекрасно осознавал, что, несмотря на очевидную отсталость крестьянской России в сравнении с завершающей промышленный переворот Англией, их геостратегические потенциалы были сопоставимы. Следовательно, не стоило ожидать победы над противником за счет нанесения ему одного, но решающего удара на суше или на море. Кроме того, сокращение, а тем более коллапс взаимной торговли противоречили хозяйственным интересам обеих стран. Именно поэтому политические и экономические реформы, проводившиеся Александром II в 1860-х гг., получили одобрение среди правительственных кругов и общественности Соединенного Королевства, ведь любые шаги в направлении либерализации авторитарного режима, по мнению многих британцев, создавали предпосылки для налаживания диалога между Лондоном и Петербургом по текущим проблемам международной жизни[345].

В этой связи некоторые государственные деятели рассматривали обширное пространство Большой Игры как своеобразный военно-дипломатический полигон, пригодный для апробации различных политических средств, немыслимых с точки зрения решения исключительно европейских проблем. Так, британские Кабинеты не упускали из вида задачу укрепления владычества в Индии, сопоставимую по своей значимости с обеспечением глобальной коммерческой экспансии англичан.

Для подтверждения сказанного обратимся к фактам. Так, 16 января 1858 г. министр иностранных дел лорд Кларендон дал согласие на возвращение барона (с 1871 г. графа) Ф.И. Бруннова на пост посла России в Лондоне. Этот «жест доброй воли» символизировал отчетливое стремление большей части британской властной элиты нормализовать отношения с русскими, учитывая то обстоятельство, что российский дипломат пребывал в той же должности до Крымской войны на протяжении 14 лет[346].

Ранее упоминалось, что в августе того же года парламент принял Акт об Индии, согласно которому ведение дел с Персией изымалось из компетенции министерства по делам Индии и передавалось Форин офис[347]. С помощью этих мер Лондон пытался строить политику, учитывая новый баланс сил, те тенденции к прагматизму, которые демонстрировала Россия в Азии, и далеко идущие планы Франции в отношении Индокитая[348]. Примечательно, что лорд Расселл, который занял кабинет министра после Кларендона, подчеркивал «пацифистский» мотив британской политики по отношению к России в инструкциях сэру Джону Крэмптону, очередному представителю Соединенного Королевства в Петербурге, датированных 31 марта 1860 г.: «У Великобритании нет желания начинать борьбу против России за влияние в Центральной Азии, но мы стремимся к тому, чтобы Россия не извлекала выгоды из своих отношений с Персией и средств давления на государства Центральной Азии с целью посягательств на их территории, которые… должны остаться во владении местных правителей и быть незатронутыми внешними интригами»[349].

Такая формулировка стратегических целей была обусловлена двойственным подходом к решению проблемы границ Британской Индии в политическом и географическом смыслах. С точки зрения политики, ее пространство ограничивалось территорией под прямым британским контролем, тогда как во втором случае оно простиралось бы на все соседние государства-клиенты англичан. Показательно, что в работе кембриджского исследователя Б. Хопкинса, посвященной генезису англо-сикхского союза, рассмотренного через призму русско-британского соперничества, автор рассуждает о дилемме, которая возникла перед Лондоном на северо–3ападной границе Индии: либо всемерно укреплять ее, исходя из перспективы неминуемого русского вторжения, и способствовать консолидации Афганистана, либо защищать территорию Раджа, лишив сикхов, традиционно враждовавших с афганскими правителями, пространства для экспансии, «в которой, как в фокусе, сходились их амбиции и возможности»[350].

По всей вероятности, к середине 1860-х гг. первая точка зрения возобладала среди ведущих британских аналитиков. А. Вамбери вспоминал о своих беседах с Пальмерстоном и Кларендоном после возвращения из многомесячных странствований по дорогам Ближнего и Среднего Востока. По его мнению, оба государственных деятеля довольно индифферентно отреагировали на атаки русских войск против Коканда. Они объяснили Вамбери, что «политика России в Центральной Азии ограничена теми же рамками, что и наша (британская. — Е.С.) политика в Индии; она (Россия. — Е.С.) вынуждена постепенно продвигаться с севера на юг, также как мы должны были наступать с юга на север. Она оказывает услуги цивилизации, и мы не будем сильно возражать, если она возьмет Бухару»[351].