Большая книга ужасов – 86

– Они тени. Убийцы. Скеле-еты! – старик высунул язык, поднял руки над головой и пошевелил растопыренными пальцами. – Они всегда убивают, понимаешь? Как при жизни убивали, так и теперь. Только не всегда они собираются в таких огромных количествах, чтобы забрать кого-нибудь из своих.

– Из своих?

Старик молча посмотрел на меня как на дуру. Покрутил колёса, потихоньку пятясь в темноту:

– Пока, Ляля Евгеньевна. Своим скажи, что отвезла меня на дачу. Если сама не будешь раздувать скандал, никто искать меня не станет, поняла?

– Искать?

– Этой я даром не нужен, она думает, что я в Доме. В Доме я даром не нужен, они думают, что ты вернула меня домой. Только своим скажи, что я на даче. «Че» получилось каким-то писклявым и неловким.

Старик плакал смешно, морща и без того морщинистое лицо и жутковато попискивая, как не должен плакать никто. Я таращилась как дура и ничего не могла ни осознать, ни поделать.

– Самое паршивое, что я всё ещё хочу жить! – выдал Иваныч тем же задавленным голосом. – Не суди, Лялька, ты молодая. Ты не знаешь, как невыносимо терять, когда у тебя всё последнее! Я как увидел их в магазине, сразу понял: по мою душу. Надо было уже тогда остаться, а я… Думал: ну хоть сутки ещё, хоть часик!.. Даже бежать из города думал, как трус, веришь? В самом центре спрятался, чтобы не достали!

– В сортире, – у меня получилось так же жалко и пискляво, как у Иваныча. – И что, они бы сразу ушли? Сами говорили: убийцы всегда убивают.

– Это всё, что я могу сделать. Всё.

Смотреть ему в лицо было почему-то стыдно, и я рассматривала его ноги. Начищенные ботинки аж блестели на неходячих ногах, на выглаженных брюках «похоронного» костюма – аккуратные стрелки. Я столько хотела спросить, столько сказать, а спросила:

– Эти в поезде… Они что, правда пели?

– Всю дорогу. Нам, охране, скучно было, мы и заставили. Никто не думал, что у этих чертей так складно выйдет.

Ближний свет фар светил совсем скупо. Я видела только белый ствол берёзы, ноги Иваныча и спицы колёс, блестевшие в темноте. На панели валялась тряпка, я сдёрнула её и стала протирать фары, не соображая, что делаю. Хотелось чем-то занять руки, делать что-то привычное: слишком много всего произошло… Фары тускнели на глазах. Лампочки горели, я видела, а свет будто тонул в чёрной земле…

– Марш в машину! – Старик ещё плакал. Хлюпая носом, отъехал на полмиллиметра для разгона и, ловко протаранив меня по коленкам, буквально втолкнул на водительское сиденье.

Больно вообще-то. Я автоматически подобрала ноги в салон, положила тряпочку на панель… Темно! В лобовое стекло уже не видно ни деревца. Только осипший стариковский голос откуда-то со стороны:

– Ты отвезла меня на дачу, ясно? – Он оглушительно захлопнул дверь, и я осталась как в чёрном ящике, наглухо заколоченном, без единой щёлочки. На панели блестели огоньки, белела тряпка, а за стёклами была темнота.

Я не видела даже границу между небом и ветками деревьев, я не видела Иваныча – только спицы колёс поблёскивали чуть левее от меня. «Пришли, чтобы отомстить»…

Господи, что ж я делаю-то?!

Я толкнула дверь, но она не поддалась. Раз, другой – заело, что ли?! Из чёрной темноты на лобовое стекло надвигалось серое облако, рваное, неровное, как настоящее. И огромное. Оно шевелилось как дым, постепенно окутывая мою темноту и проклятые блестящие спицы колёс. Где-то там, над колёсами, был ещё живой Иваныч. «Отомстить»…

Я опять толкнула дверь – и получила ручкой по пальцам. В ушах загудело, я не сразу сообразила, что это не в ушах, это снаружи, как будто гигантский улей окружил машину. В этом ровном звуке различались голоса. Я не разбирала слов, будто из-под воды, они пели. Мелодия была знакомой. Это старая песня, я не знаю слов.

И тут закричал Иваныч. Ещё живой голос, перебивающий эту жуткую песню, он вопил так, что хотелось закрыть уши и согреться.

Серое облако извивалось в воздухе, принимая формы людей в причудливых позах. Его песня тянулась, крик Иваныча перебивал, и от этого всего закладывало уши, но даже так я продолжала слышать песню. Не разбирала слов: какая-то попутная из старых советских фильмов.

Люди-облака, люди-тени проступали перед лобовым стеклом причудливой толпой. Старик вопил на одной высокой ноте. Тогда я завопила сама и ещё глупо подумала, что не имею на это права – ведь убивают не меня.

Старик умолк неожиданно, как будто оборвали. А песня ещё стояла в ушах. Люди-тени медленно поднимались вверх, я увидела землю, ветку дерева, кусок ствола… И ближний свет моих фар. Тени уходили как дым, поднимаясь и растворяясь в воздухе.

В свете фар блестели проклятые спицы колёс уже пустой коляски. Наверное, надо её увезти, а то наткнётся кто-нибудь…

Эпилог

Нападения прекратились с того самого дня. Для прессы и вандалов они прекратились на несколько часов раньше – ведь то, последнее, видела только я.