Большая книга ужасов – 86

– Начал на свою голову.

– Почему? Неинтересно?

– Ещё как интересно! До жути, – и я, сам того не желая, выдал ей всё, что успел узнать про личины. Верховцева не из тех, кому можно доверить страшные тайны, но я ужасно не хотел садиться за алгебру, да и вообще думать не мог ни о чём, кроме этих чёртовых личин. К тому же что тут тайного: я готовлю доклад! Я вдохновенно рассказывал Верховцевой про могилы и таящуюся в них опасность, про лечение травами и очищение огнём… Она сидела с совершенно отсутствующим лицом, эта Верховцева. – Тебе вообще интересно или я зря тут распинаюсь?

– Мне интересно, чего только люди не придумают, чтобы объяснить непонятные вещи. Молоко скисает не потому, что химия-бактерии (откуда безграмотной бабульке такие вещи знать!), а потому, что домового обидели. В лесу заблудился не потому, что не умеешь ориентироваться на местности, а потому, что леший водит…

– А характер?

– …характер переменился не потому, что тебя по башке ударили, а потому, что лихоманка вселилась…

– Личина… Погоди, при чём тут «по башке»?

– Я читала о таком случае. Парню в драке пробили голову. Выжить-то он выжил, только характер изменился, злющий стал…

– Станешь тут!

Я подумал, что, может, Верховцева и несёт чушь, но и отец и я в тот день здорово получили по голове. (Ничего страшного не произошло. Это из-за мотоцикла…)

Мать позвала пить чай с пирогами и делиться с Верховцевой радостью: мотоцикл нашёлся! Они так заболтались, что совсем забыли про уроки.

…А после чая пришёл Петрович, отозвал меня в коридор и спросил, не сделал ли отец крест.

– А разве он вам не отдал? Он всё что-то мастерил две ночи подряд, я думал, готово давно. – Вообще-то я врал. Я прекрасно знал, что делал отец две ночи подряд, но рассказывать сторожу было почему-то неловко. Смешно, но я сам почти забыл про этот крест.

– Не, ну я бы заметил! Может, сделал, но не довёз. Мотоцикла-то нету.

– Нашёлся мотоцикл! – мать из кухни. – Заходи, Петрович, у нас пироги…

Пока Петрович ломался, а мать уговаривала, мне пришла простая и страшноватая мысль. Ну то есть ещё три дня назад она была бы простая – тогда, до случая с мотоциклом. Простая, как три копейки: заглянуть в сарай и посмотреть – делов-то! Но сейчас что-то останавливало меня. Не знаю, как среагирует отец. И ещё… почти наверняка нет там никакого креста, даже брусочка обработанного нет. Я набросил тулуп, если мать сейчас остановит…

– Я в сарай.

– Застегнись!

Вышел. Морозный воздух непривычно царапнул горло, я закашлялся, сейчас мать из дома услышит и погонит обратно… Я кашлял уже нарочито, но, кажется, она была занята болтовнёй с Петровичем, потому что не реагировала. Я спустился, обошёл дом и уставился на висячий замок на двери сарая.

Вот чего, спрашивается, отец вздумал его запирать! Я поискал ключ на всех обычных местах: на гвозде у двери, под козырьком, на подоконнике… Ну и хорошо! Ну и ладно! Я даже почувствовал какое-то облегчение, вбежал на крыльцо, влетел в дом…

– Ключ у отца в рабочей телогрейке, я забыла тебе сказать! – Мать разливала чай на кухне и доверительно объяснила Петровичу: – После случая с мотоциклом всё запирает.

Рабочая телогрейка отца висела тут же на вешалке. Я сунул руку в карман, достал ключ, запомнил, что карман правый, чтобы туда же и положить, и пошёл в сарай.

Открыл дверь, нашёл выключатель. Тусклый по вечерам, свет сейчас так долбанул по глазам, что пришлось зажмуриться. Я на ощупь прикрыл за собой дверь: казалось, будто я делаю что-то незаконное. Отец, конечно, только вечером придёт…

Инструменты висели на стене на своих обычных местах, если не считать точила: обычно оно стоит на полочке, пока кому-то не понадобится, а тут было закреплено на лавке, будто всегда готовое к работе. У стены стояли доски с натянутыми заячьими шкурками. Две. Теперь их было две. Я зажмурился, а потом открыл глаза и специально подошёл, чтобы привыкнуть. (Ничего страшного не произошло.)

…Креста не было видно. Я пошарил под верстаком (глупо: крест был бы огромный, не спрячешь), вытащил ящик с инструментами – и обалдел: вместо инструментов он был полон новеньких самодельных ножей! Где-то была не доделана ручка, где-то лезвие не заточено, но большинство были закончены – с одинаковыми деревянными ручками и даже вырезанными инициалами «А.С.». «Александр Сапрыкин», ясно… Или Анатолий… Не знаю, как фамилия – знаю, что Толяха. Чушь, но отец раньше не делал ножей. Позавчера искал острый, чтобы разделать первого зайца, а потом решил сделать. Вот чего полночи шумело точило. Зачем столько? Больше всего меня напугало то, что они все были одинаковые: лезвия одной длины, ручки на один фасон: словно взбесившаяся машина сбежала с завода и делает, делает по ночам единственное, что умеет.

Я запер сарай, вернулся, сунул ключ туда, где взял. Потихоньку из прихожей покачал головой Петровичу: мол, нет там ничего.

– Я на днях зайду, – пообещал он и стал прощаться.

* * *