Большая книга ужасов – 86

Было вообще-то не больно, но от лезвий до моего лица оставалось сантиметров десять.

– Саша, что происходит? – Мать так и стояла на улице, и, прежде чем я успел вякнуть, отец распахнул дверь наружу. Мать даже не вскрикнула. Шагнула назад, держась за лицо, села в сугроб. Больше всего мне захотелось врезать ему тогда, но это ничего бы не решило. (Поддаются очистке огнём.) Я выскочил, поднял мать и повёл домой.

– Чтобы больше не подходил к сараю, понял?! И так ни одного ножа в доме: делаешь-делаешь, а они… – Отец хлопнул дверью, дёрнул засов и продолжал ворчать, я уже не слушал. (Помогает лечение травами.)

– Мам?

– Нормально всё. Ну, получила по носу дверью, бывает. Это он из-за мотоцикла… – На глаза ей попался наш целёхонький мотоцикл, и она прикусила язык.

За окном заиграла прощальная песенка «Спокойной ночи». Я подумал, что сейчас дети пойдут домой, а мы тут…

Дома я нашёл на кухне пустырник в аптечной коробочке (мать иногда пьёт на ночь, чтобы уснуть), заварил огромную кружку – и чуть не разревелся. Я никогда не уговорю отца это выпить! И потихонечку не подсуну: вонючий он, этот пустырник. В книжках говорилось и про другие травы, но я о них даже не слышал, не то что в аптеке купить. Вот наступит лето, я пойду в лес, соберу нужные травы сам и вылечу его. Обязательно вылечу, он крепкий! Ну и что, что язва, а так я вообще не помню, чтобы он когда-нибудь болел! Соберу травы и вылечу. По картинкам в атласе, конечно, не всякое растение распознаешь (и кто их только рисует!), но я спрошу Галину Ивановну, она-то врач, лекарственные растения должна знать! Совру ей, что собираю гербарий… Лето казалось таким далёким, будто уже никогда не наступит.

В сарае полночи опять шумело точило. Я подумал, что начинаю привыкать к этим звукам. Когда оно наконец-то смолкло, мать в большой комнате встала и пошла в сарай. Но может быть, мне это только приснилось.

Глава VI

Утром я проснулся в пустом доме и решил, что ещё сплю. Давно я не был дома один! Мать с Ленкой всегда дома, разве что отойдут в магазин или в поликлинику… Что ж, наверное, это к лучшему: мать, если бы была дома, наверное, не отпустила бы меня: «Ты простужен, сиди дома или иди в школу»… В школу и пойду, раз отец запер от меня сарай!

Я быстро оделся, записки, конечно, не оставил (а что я напишу?), побежал в школу и, пока наши были на уроках, попросил у трудовика брусок, две дощечки и молоток с гвоздями. А что мне было делать: соваться в сарай я уже боялся. Трудовик, конечно, поворчал и, конечно, спросил, что я буду мастерить. Я хотел соврать, что сломал ножку стола, но вовремя сообразил, что тогда мне дадут слишком маленький брусок, а крестяра-то был выше моего роста. Пришлось врать про целую сломанную скамейку.

– Не сделаешь один! – не поверил трудовик. – Погоди, освобожусь – помогу.

– Я хочу сам! – говорю. – Отец не будет ругаться, что сломал – будет ругаться, если совру, да ещё позову вас в сообщники.

Тогда трудовик заставил меня нарисовать эскиз сломанной скамейки, помог сделать чертёж, и всё это с перерывами на уроки, когда мне приходилось сидеть в уголке и ждать, а все спрашивали, чего я не на уроках… В конце концов трудовик выдал что требуется, когда на улице уже темнело.

Я летел с этими досками на кладбище как ужаленный и надеялся, что поможет. Не хотел работать дома: там мать с Ленкой – что я скажу? А когда явится отец, я вообще не хочу попадаться ему на глаза.

Кладбище вечером – тихое место, где хорошо думается и совсем не чистятся дороги, ни днём ни ночью! Я брёл, увязая по колено в снегу, к маленькой сторожке у самого входа. Сейчас мы с Петровичем быстренько всё сколотим!

Машина стояла на месте, заметённая снегом, крыльцо сторожки я тоже не сразу разглядел, пока не споткнулся о него и не полетел носом в дверь, роняя доски. Похоже, Петрович не очень-то любит чистить снег.

– Кто там? – За дверью послышались шаркающие шаги, и, прежде чем я успел встать и крикнуть, он открыл дверь. Дверь тоже замело, сторож приоткрыл всего на ладонь, высунул нос, сказал «А это ты! Помоги» – и мы стали расчищать снег дверью, чтобы она открылась: я дёргал, он толкал…

– Отец на работе занят… – Я дёргал дверь, ногой отгребая снег, она потихоньку подавалась, но очень-очень медленно. – Я принёс материал, давайте вместе сколотим и забудем уже.

– Это хорошо. – Сторож вроде толкал, а лицо было таким отрешённо-мечтательным, как будто он ещё не проснулся. Да сейчас часов пять, причём вечера!

– Петрович, я вас что, разбудил?

Дверь наконец подалась, и сторож вывалился ко мне, еле удержавшись за дверную ручку. В рубахе и трениках, по-домашнему, он тут же спохватился и цапнул с невидимой вешалки телогрейку:

– Ещё чего! Давай работать! Сделаем уже – и на пенсию с чистой совестью. – Он вернулся в дом за инструментами, они, видно, лежали где-то близко: я моргнуть не успел, как он вынырнул с ящиком. Пристроил брусок на заснеженное крыльцо и стал обрабатывать. – Шкури доски, чего стоишь! Где это занозистое взял…